будни оставались уже в прошлом. «Это простой воскресный (или субботний) звонок», – говорил отец и затягивал свою долгую шарманку ни о чем, но в целях сугубо воспитательных. Хорошо, что телефон в квартире Крещенских был на длиннющем шнуре и можно было уйти в комнату, чтобы никому на кухне не мешать. Кстати, вопрос о том, почему они окончательно не съедут и не начнут самостоятельную жизнь, звучал постоянно. Ответ, что Кате сложно самой готовить, что у нее токсикоз, воротит от самого вида еды, да ни времени, ни сил после института уже ни на что не хватает, отца не устраивал – так положено, это правило для советской семьи, особенно если есть своя отдельная квартира. Сразу же начиналось: «вот мы с твоей мамой в наше время…» – и далее следовало перечисление всех принципов и правил, по которым они вели свой семейный уклад, когда начинали совместную жизнь в славных пятидесяти годах, по пунктам, подробно, долго и нудно. Катя начинала вопросительно заглядывать в комнату, когда разговор уже норовил перевалить за час, и с надеждой посматривала мужу в глаза – ну что, долго еще? а сейчас? ты же весь вечер на телефоне… Но Дементий лишь строил очень говорящую гримасу и недоуменно пожимал плечами – а кто ж его знает? Но всегда тихо дослушивал одни и те же воспоминания до конца, не прерывая потока отцовских мыслей, – да, папа, я слушаю, папа, да, я здесь. Видимо, отец так восполнял общение, которое недодал сыну в детстве. А может, уже и начинал наставлять, как правильно воспитывать еще не родившуюся дочь.

Подруги в институте, а их на курсе всего-то двенадцать девочек было, о Катином положении уже прознали. Да и как было этого не заметить – она слегка округлилась, помягчела, замедлилась и сменила модную зеленую мини-юбку на просторные теплые брюки-клеш. По лестницам уже не носилась галопом через две ступеньки, по коридорам ходила важно, мило переваливаясь и гордо себя неся. Мимо курилок спешила, демонстративно зажав нос, чтобы не вдохнуть дым, а после занятий они с Дементием по-стариковски все чаще отправлялась домой, а не на буйные студенческие гулянья к кому-то на флэт. Иногда даже шли пешком, чтобы прогуляться и подышать свежим воздухом. Друзья не приставали, понимали, что тут уж не переубедить, лучше со своими предложениями и не соваться.

Катя пребывала в тихой радости, лучилась счастьем и все чаще смотрела внутрь себя. К состоянию своему она уже привыкла, растворяясь в нем все больше и больше и часто обращаясь к девочке, которая жила внутри. С удивлением и благоговением наблюдала за изменениями, которые незаметно с ней происходили. Настроение было почти постоянно прекрасным, но каким-то безмятежно-рассеянным и блаженным. Хотя могла вдруг на пустом месте удариться в плач, от избытка чувств, например. Слова из ее головы куда-то исчезали, и вместо них появлялись слезы, обильно, красноречиво, безостановочно. А еще она стала намного чаще замечать красоту там, где раньше бы и виду не подала. «Мои гены проснулись», – радовалась Лидка, и они с внучкой, как две девочки-подружки, восхищались необычайным закатным цветом неба или волшебной формой снежинки, упавшей на варежку. А могли надолго зависнуть над булькающим бульоном и смотреть, как красиво плавают мелкие желтые звездочки жира, соединяясь в замысловатые узоры. Звуки и цвета стали различаться более отчетливо, запахи казались более насыщенными, а мир вокруг – чуть ярче, что ли. А вместе с миром не отставали сны и фантазии. Сны были до невозможности цветные, живописные, насыщенные событиями и персонажами. Раньше Катя не помнила ни одного, кроме кошмаров с химичкой на курьих ножках, а остальных вроде и не было вовсе, сейчас же ждала ночи, чтобы поскорей заснуть и начать смотреть прекрасное ночное кино, которое рождалось в ее голове.

Днем она все чаще клала руки на живот, которого еще толком и не было, так, одни намеки, и тихо мечтала о том и о сем, что родит вот в двадцать лет, а бабушкой сможет стать уже в сорок, а сорок – это, как ни крути, с одной стороны, закат жизни, а с другой – не так уж и катастрофически много. А потом и правнучку дождется лет в шестьдесят, ну это уже будет настоящая древность, об этом и думать страшно, но Катя думала вопреки всему. Что будет тогда, через сорок лет, настанет другой век, может, все уже в космос улетят, если оно так пойдет, как сейчас, вот о чем все говорят… Она снова вспомнила о прекрасном фильме «Москва слезам не верит», на премьеру которого недавно ходила с родителями в кинотеатр «Звездный». Папа был приятно удивлен и растроган, когда во время киношного застолья кто-то из героев сказал, что «дальше всех пойдет Роберт» и, собственно, как Кате казалось, не ошибся, а мама заулыбалась и поцеловала папу в щечку. Но Катя вспомнила о фильме по другой причине – вот бы так же, как и главная героиня, проснуться – хоть на часик, да пусть даже на пять минут – в будущем. Будильник зазвенит – и ты встаешь уже в ином мире – другая квартира, чужие занавески на окнах, какие-то цветы в горшках, почему-то кот, музыка непонятная по радио, шум машин за окном на незнакомой улице… С кухни пахнет блинчиками, мама, наверное, пожарила, рано чего-то встала… Приглушенный стук пишущей машинки, это папа, ему тоже не спится… Дементий, почти уже поседевший, еще не проснулся, спит себе тихонечко рядом… И дочка, дочка совсем взрослая, воркует что-то своей только что народившейся дочке… Как оно тогда будет? В правильное ли время зазвонит будильник? Все ли будут рядом? Все ли вообще будут? Про Лидку она почему-то в этом сне не вспомнила…

Снова в отъезде

В середине февраля, прямо накануне Аллусиного дня рождения, Алена с Робертом улетели в далекую командировку по Азии, в Сингапур и еще в какую-то удивительную соседнюю с ним страну, не то Малайзию, не то Индонезию, Лидка в голове не удержала, но точно помнила, что буква «з» в этом названии была. Ну, в том районе все страны были сказочными и удивительными, отчего ж не посмотреть. Уехали дети, Алена с Робочкой, надолго, недели на четыре, почти на месяц, чтобы поучаствовать с советской писательской делегацией в международной литературной конференции. Съезды эти последнее время стали в Азии очень популярными, страны вроде как приоткрылись и им вдруг стало интересно, что в мире творится, рассказывала Лидка Принцу и подругам. Ну еще