Костяну что сказать? Только рукой махнуть.

— Нипочем бы не бросил! Да Федюне моему кирдык пришел.

— Поймали?

— Почему поймали… Током убило, — Костян уж не смеется. — Он, парчушка пьяная, полез на столб. За один провод рукой ухватился, а другой плоскогубцами кусает. А провод-то под фазой! Я снизу кричу: «Ты чего, дурило, делаешь?! Дзёбнет же!» А он уж и не отвечает. Вцепился руками в провода, а голова-то, смотрю, повисла, и язык вывалился. Ну я и пошел… Эх, Федюня! В округе сел пятнадцать без света сидели, а нас поймать не могли!

Народ гомонит одобрительно на такой костянин рассказ, а Нинка и тут свои три копейки вставить норовит:

— Хватился! — орет, — пятнадцать сел! Давно уж вся область без света сидит, а он за проводами собрался! Это тебе не при советской власти — никто их по новой вешать не станет. Вот довели страну — украсть нечего!

Ну, начинается! Наших, запойных, хлебом не корми — дай про политику поспорить. Уж кажется, двумя ногами в могиле стоит и телевизора-то лет пять не видел, а все его выборы волнуют, американцы да евреи разные!

Как начали все про политику гомонить, я сразу бочком, бочком, спиной по стеночке — поближе к двери. А тут, как раз, и Казбек из будки выглядывает.

— Заходите, — говорит, — еще пятеро.

И мы с какой-то бабешкой чумазой первыми — юрк в дверь. Ну прямо прет мне счастье сегодня. Как с самого утра солнышком пригрело, так и ласкает! Вхиску нашел больше полбутылки, день угадал правильно, а теперь еще и без очереди влез! А, да! Еще от Стылого вовремя спрятался. Житуха!

— На лавку садитесь! — командует Казбек.

Помещеньице-то — ни встать, ни лечь. Коридорчик узенький да кабинка, где Казбек спины колет. Проходная бывшая, что ли… В коридорчике лавка вдоль стены. Еле-еле пять человек втискиваются. Вот и сели мы пятеро. Смотрю — и Костян тут! Он хоть и потрепаться горазд, а своего не упустит!

— Ну и вот, — говорю, пока время есть. — Темным силам лучше добровольно покориться и служить. Потому как окончательная победа все равно за ними будет…

— Рубаху снимать, что ли? — бабешка перебиваает.

Из новеньких, видно.

— Погоди ты, успеешь растелешиться! — рыгочет Костян. — Вот, бабы! Одно на уме — перед мужиками заголяться!

— Да век бы вас, жеребей, не видать!

Огрызается, гляди ты, хоть и беззубая!

— А ну, тихо! — Казбек вдоль ряда с кабелюкой своей прохаживается. — Молчать-лять! Сычас ынструктаж будит!

— Опя-ять… — тихий вздох.

— Кто сказал?!

Взметнулся Казбек и дубину свою поднял. Все молчат, хоть голос точно костянов был, я-то не ошибусь.

У Казбека глаз черный, так и сверлит в душу. Да мы сверленые уж, не зыркай! Походил туда-сюда и в кабинку:

— Давай, отец!

Из кабинки — где только прятался там! — выступает степенно старичок. Просто старичок, без названия. Старичка этого все, кто казбекову вытяжку посещает, знают хорошо, но ни имени его, ни фамилии никогда не слышали. Старичок — и все. Блаженный он какой-то, несет вечно непонятное, вроде как я про темные силы. Но у меня-то — служение, а он так просто, по скудоумию. Для чего Казбеку такой старичок, неизвестно. А спрашивать — себе дороже, Казбек вопросов не любит. Да и не для того мы сюда ходим, чтобы вопросы спрашивать. Сказано инструктаж — сиди, слушай.

Старичок, из кабинки выйдя, поправляет поясок на лохмотьях и затягивает козлетоном:

— Добыча наша велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного, но желанней ее нет на свете!..

И мы, как молитву, тянем за ним сто раз повторенные слова:

«… Велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного…»

Плешь они мне проели, эти слова, в шкуру впитались, в печенку, как паразиты, вгрызлись, а понять я их не могу. Повторяю за стариком, как попка:

«… Лежит она, свив тело кольцами, в шкуре мягкая, без шкуры твердая. Если же протянется во всю длину, может убить в одно мгновение. Другая добыча, короткая да толстая, весьма потаенна и тяжела безмерно. Сидит всем выводком в древесном дупле без древа…»

Черт знает, что оно такое… Древесное, без древа… масляное без масла. Иначе как молитвой у нас эту галиматью не зовут. Однако, что же, наше дело маленькое. Велят повторять — повторяешь:

«… И найдя добычу, что свернулась кольцами, самому сильному бойцу схватить ее за хвост и тянуть. А когда тяжело пойдет в потяг, второму бойцу ухватить возле колец и тянуть за первым, а там и следующему… И так хватать и тащить, зубов не жалея, и бойцов прибавлять, пока вся добыча не потянется…»

Все-таки старичок этот — псих. Чего тащить? Кого хватать? Сроду Казбек такелажными работами не промышлял и никого в грузчики не нанимал. Сейчас уколют, заплатят, и вали, куда хочешь, не надо ничего зубами тянуть. Да и какие у нас зубы? Смех один.

Но старичок твердит, старается, да приглядывает за каждым, чтобы честно повторяли. В этот раз еще кое-что прибавил в конце. Про пустые какие-то холмы, про тайный лаз, который кто-то охраняет, а кто, я так и не понял. Повторяем мы хором и эти слова, и старичок, наконец, отвязывается от нас. Снова входит Казбек — уже в перчатках и со шприцом.

— Ну, давай по одному, — командует хмуро…

Господь-вседержитель! Мать Пресвятая Богородица! До чего же больно! Видишь ли Ты? Знаешь ли мою муку? Позвонки мне раздвигает Казбек железными пальцами и втыкает меж ними иглу. А потом! Будто сразу все нутро, от башки до задницы, втягивает в свой шприц и вырывает из тела вместе с иглой. За что мучаешь?! За что терзаешь?! Душу мою высасываешь! Жизнь мою прошлую и будущую всю вытягиваешь из меня, а ее и так уж осталось во мне с гулькин хрен…

… Отлежался я немного на полу, слезы, сопли утер, как мог, и опять-таки сам, без помощи, на ноги поднимаюсь. Живуч, все-таки, человек. Без рук, без ног, без хребтины — все будет ползать по земле!

Ну и я ползу. Хоть и согнутый в три погибели, зато с деньгами в кулаке. И теперь мне уж не так страшно жить. Теперь мы горю своему поможем, только бы до ларька добрести…

Выползаю из казбековой будки, а эти все про то же долдонят — где бы чего украсть, чтоб в утиль сдать. Вот, паскуды! Человек, может, полжизни прожил за это время, седых волос вдвое прибавил, а они про свой цветмет доспорить не успели!

— А я говорю, не найдешь ржавого гвоздя! — кипятится дед Усольцев. — А найдешь, так с тебя за него рублей пятнадцать слупят!

— Почему не найдешь? — спорит одноглазый какой-то опойка. — Вон, на подстанции, целый склад медяшки разной. Кабеля, шины, контакты запасные — ящиками лежат! Да и в работе там, поди, не одна тонна. Только под током все, не возьмешь.

— А все равно воруют, — Костян голос подает.

Он и тут раньше всех успел, растянулся на травке — отлеживается после укола.