Не менее мутны и действия самого Сулеймана. На кой он отправлял меня в ГЛОК? На кой заставлял рисовать чертежи, которые и без того имелись у братцев Улугбековых? И наконец, зачем ему железная саранча? Вряд ли на продажу. Это дубоватый двойник Басмача мог грезить о сверхприбылях от торговли заводными тараканами. А шеф в деньгах не нуждается. Если что его и волнует всерьёз, так это заветный перстенёк, который носит на лапе Жерар.

«Погоди-ка, Паша… — встревожился я. — Уж не на псину ли твою собираются натра-вить механоинсектов?!»

Я вскочил с кушетки и в один прыжок очутился подле окна. Наученный горьким опытом кузнечик растопырил конечности. Стараясь не обращать внимания на грозно движущиеся жвала, я наклонился к нему и позвал:

— Сулейман Маймунович! Это я, Павел!

Тишина.

— Алло, шеф! — прибавил я громкости. — Отзовитесь!

Ни звука.

— Старый ты ифритов сын!!! — заорал я уже во всю мочь. — Чучело доисторическое! Отвечай мне, слышишь! Отвечай сейчас же!

Саранчук, будто напугавшись, отскочил в сторону. Огоньки в глубине глаз погасли. Он зашатался, повалился набок, сложил лапки на брюшке и прижал усики к голове. Такое демонстративное пренебрежение ввергло меня в неистовство. Я схватил его, размахнулся и со всей силы запустил в окно. Стекло разбилось, кузнечик вылетел наружу. Тогда я бросился к двери, начал барабанить в неё кулаками.

— Открывайте, ишачьи дети, помёт свиньи и собаки!

Бесновался долго. Выбившись из сил, опустился на пол и привалился спиной к двери. Дом наполняла тишина. Абсолютная. Лишь во дворе погромыхивали цепями овчарки, да в лесу монотонно скрипела какая-то ночная птица. Я погасил свет и отправился спать.

* * *

Я вошёл не в ту дверь. В зрительном зале было темно, фильм уже начался. Бренчало расстроенное пианино, немногочисленные зрители хрустели чипсами и попкорном. Я за-медлил шаг. На экране разворачивалось чёрно-белое немое действо. Взглянув на него, я забыл, как дышать. Орды механической саранчи — утрированно игрушечной, жутковато-нелепой, карабкались на огромного пса. Пёс же, напротив, был живым, хоть и гигантским, выше домов. На груди у него скрещивались ремни проклёпанной кожаной сбруи, под шерстью перекатывались титанические мышцы. Морду скрывала чёрная полумаска, но я узнал его. Это был Жерар. Он с безмолвным рыком размахивал железной опорой ЛЭП, отбиваясь от насекомых. За каждый взмах он убивал тысячи, но тварей были миллионы. И они всё прибывали. Вскоре Жерар стоял в копошащейся груде по пояс — будто в муравей-нике. И тут в кадр вступила паучиха. Изящная как оса, глянцево-чёрная, с высокими тонкими ногами и бледным узором на спинке. Паучиха была значительно меньше пса, но увидев её, он бессильно выпустил из лапы оружие и содрал полумаску. На экране появилась украшенная виньетками надпись: «Гигантский терьер сдаётся царице пауков Клеопатре!». Пианино забренчало тревожно, а в следующий момент простыня экрана лопнула, и ставшая объёмной саранча хлынула в зал. Зрители дико закричали. В темноте, сжатые рядами кресел, они были обречены. Я попятился, споткнулся о ступеньку, и упал. В тот же момент надо мной промелькнула исполинская собачья лапа, зацепила когтем за шкирку и вышвырнула из зала. Пробив дверь, я влетел в крошечную комнатку со скошенным по-толком и шлёпнулся на узкую кушетку.

За окном едва брезжило. Дверь стояла нараспашку, но за ней было ещё темнее — свет в коридоре не горел. На ближнем подоконнике сидел какой-то человек в чёрном облегающем комбинезоне. Обычно в них расхаживают киношные ниндзя и вполне реальные бойцы Опричной Когорты. Чаще всего это соколы из Дикой Сотни, отвечающей за физическое подавление всяческой нечисти. В скобочках надо отметить, что каждый из опричников ДС схарчит на полдник пяток ниндзя и фиг подавится.

— Проснулся, арестант? — сказал опричник голосом моего отца. — Тогда вставай. Нас ждут великие дела.

— Откуда ты здесь?

— Оттуда. — Он махнул рукой за спину. Потом соскочил с подоконника, подошёл к кушетке и бесцеремонно сдёрнул с меня одеяло. — Шевелись, Паша.

Я сел и потянул краешек одеяла на себя.

— Во даёт! — Отец хохотнул. — Папки стесняешься?

— Какой, на хрен, папка? Мне пока никто результатов ДНК-экспертизы не показывал. Так что ты для меня всё ещё чужой человек, лейтенант Стукоток.

— Уже капитан. И не Стукоток, а Иванов.

— Замуж вышел что ли?

— Ох, и язва ты, Паша! Между прочим, это наша с тобой настоящая фамилия.

— Моя фамилия Дезире. И менять её я не собираюсь.

— Ну ещё бы! — процедил отец. — Такую насквозь благородную, такую утончённо французскую — да на русскую посконину…

— Сам знаешь, что причина не в этом.

— Ни лешего я не знаю. Ладно, диспут о генеалогии отложим до более подходящего времени. Подними-ка руку. — Он снял с пояса монтажные кусачки. — Правую.

Я поднял руку, отец быстро перекусил дужки у замков. Панцирь с грохотом полетел в угол.

— Одевайся.

Он ногой подвинул ко мне объёмистый полиэтиленовый пакет. В пакете оказалась моя одежда и обувь — всё, что я оставил под деревом. Не было только «беретты» с перламутровыми накладками.

— Что ты там шаришь? Пистолет я забрал. Не хватало ещё тебе схлопотать срок за ношение огнестрельного оружия.

Одевшись, я поколебался, но всё-таки решился и протянул ему ладонь.

— Спасибо… батя.

— На здоровье, сынку. Меня, между прочим, Владимиром Васильевичем зовут. Тоже, поди, не знал?

К щекам прилила кровь. Я помотал головой. Что я вообще о нём знал? Только то, что мама рассказывала. А она не очень-то любила на эту тему распространяться. Ну, был та-кой молодец. Вроде меня, тоже умел сквозь стены проходить. Воспользовался этим, обманул ее, да и смылся. Вот и вся история. Сам я впервые встретил его совсем недавно, при похожих обстоятельствах. Тогда он вытащил меня из очень неприятного места. И вот опять…

— Ладно, не бери в голову. Если готов, пошли, — сказал он.

— Готов. А где хозяева?

— Отсутствуют. Причём без уважительной причины.

— Повезло скотам, — сказал я. — Жаль.

— Ты меня прямо каким-то монстром считаешь, — с усмешкой сказал он.

— Да не тебя. Себя. Я бы им точно армагеддец устроил. Повелители, блин, кабанов и тараканов… Хотя и ты хорош. Как вспомню паучка Ананси, в которого перекидываешься, заикаться начинаю!

Отец довольно гоготнул и похлопал меня по плечу.

— Слушай, бать, а ты как проведал, что твой злополучный отпрыск томится в плену?

— Скоро узнаешь.

Мы вышли на крыльцо. В нескольких шагах перед нами, туго натянув цепи и почти соприкасаясь носами, застыли, словно на стоп-кадре, стоящие на задних лапах овчарки. Пасти у них были оскалены, все до единой мышцы напряжены, глаза пылали смертельной ненавистью. Несмотря на скульптурную неподвижность, они прямо-таки воплощали стремление убивать.