По прошествии этого дня и сам Риббентроп, и организация его защиты стали объектом презрительных подзуживаний всех, кто занимал места на скамье подсудимых. Геринг спросил доктора Хорна, имеет ли тот еще вопросы к этим пустоголовым свидетелям. Доктор Хорн отметил, что свидетель отвечает невпопад. Риббентроп заявил, что не поручал свидетелю во всеуслышание заявлять обо всех этих малоприятных вещах касательно Гитлера и правительства.

На другом конце скамьи подсудимых не скрывали своего презрения.

Папен и Шахт, не удержавшись, всплеснули руками.

— Ну вы только посмотрите! И это было министерством иностранных дел!

Фриче сказал следующее:

— Теперь представьте себе, германские солдаты в полной уверенности, что у них самый лучший министр иностранных дел и самое серьезное и ответственное правительство, отправлялись на войну, свято веря в то, что такие люда зря воевать их не пошлют.

Функ бормотал:

— Стыд! Стыд! Все — сплошной стыд!

27 марта. Свидетель доктор Штеенграхт

Утреннее заседание.

Полковник Эймен расставил все возможные силки во время своего перекрестного допроса, и в конечном итоге свидетель представлял собой жалкое зрелище, а с ним — и его бывший шеф, и нацистское правительство в целом.

Тюрьма. Вечер

Камера Шахта. Вечером я зашел к Шахту — необходимо было узнать его реакцию. Он не собирался скрывать се от меня.

— Тьфу! Тряпка, а не министр иностранных дел! И кем только окружил себя! Такой слабак, глупый, безынициативный! Гитлер и Геринг — те кровожадные преступники, по крайней мере, хоть что-то собой представляли. Но этот Риббентроп, из него бы не вышло даже чистильщика обуви! Теперь пытается веем доказать, что он, дескать, не типичный нацист. Нет, конечно; он лишь действовал по указке Гитлера, но нацистом не был. Тьфу! Прямо стыдно, что ты немец, стоит только задуматься над тем, какие люди нами управляли. Что же это были за типы — Франк, Розенберг, Штрейхер, Кейтель.

Шахт произносил эти фамилии, будто отплевываясь.

— Ведь Кейтель и Йодль — близнецы-братья! Генералы, вот кто виновен больше всех. Никогда не мог понять этой милитаристской ментальности. Гитлер скажет: «Всё, начинаем войну!», а они — щелк каблуками! «Войну? Яволь! Конечно, начинаем войну!» Взять хотя бы того же генерала Гальдера. Он же терпеть не мог Гитлера. В 1938 году мы вместе с ним даже подумывали о том, как бы его убрать. И вот Гитлер объявляет, что мы начинаем войну, и тот прикусывает язык и соглашается: «Войну? Прекрасно, войну так войну, по вашему хотению». И не задумывался ни о се причинах, ни об альтернативах этой войне — ни о чем!

Камера Риббентропа. Риббентроп превратился в усталого, пожилого человека, дожидавшегося смерти. Речь была бесцветной и монотонной:

— Ах, теперь уже все равно. Мы всего лишь живые тени, призраки, осколки погибшего вместе с Гитлером времени. И проживет кто-нибудь из нас еще 10 или там 20 лет, это уже ничего не изменит. Что мне делать, даже если предположить, что меня выпустят, чего, конечно, не произойдет. Прежние времена ушли вместе с Гитлером. А до мира сегодняшнего нам дела нет. 30 апреля я должен был сделать выводы. Да, это трагедия, великая трагедия, это несомненно. Что теперь сделаешь?

По мнению Риббентропа, утверждения мистера Додда о том, что он вчера всего лишь перенервничал, прозвучали бестактно. (Как он мне сам сказал, речь шла всего лишь о «параличе воли».)

28 марта. Тайное соглашение

Утреннее заседание.

Бывшая секретарша Риббентропа фройляйн Бланк выступала свидетельницей его защиты. Суд удалился на совещание по вопросу, стоит ли выносить на обсуждение секретное соглашение с Россией.

Пока суд занимался обсуждением этого вопроса, Геринг заявил Риббентропу:

— Все в порядке, вы можете положиться на свою свидетельницу. Женщина всегда смелее мужчины.

— Уж не в мой ли огород камешек? — с улыбкой спросил Риббентроп.

— Нет, нет, я имел в виду вообще.

Все обсуждали секретный протокол, представлявший собой приложение к германок-советскому пакту о ненападении. Практически никто из обвиняемых не сомневался, что пресловутый секретный протокол касался раздела Польши после нападения на нее Германии. Шпеер, который никогда не сомневался в существовании вышеупомянутого документа, сказал:

— История есть история, и нет смысла скрывать ее.

Большинство обвиняемых придерживались того же мнения.

Йодль хитровато, по-лисьи усмехнулся:

— А теперь они пытаются скрыть сам факт существования секретного протокола. Это им не удастся. Я лично проводил на своих планах демаркационную линию, соответственно подготавливая и кампанию… Гитлер, наверное, никогда бы не решился на войну, не имея в кармане подобного соглашения. Но, заполучив это соглашение, он сказал: «Ну а теперь рискнем». На восточном фланге угрозы не было.

Франк и Розенберг обсуждали, как же досадовали русские. Франк хохотал:

— Ха-ха! Вот вам самый настоящий заговор. Если уж и был заговор, то между Гитлером и русскими. Русских следовало бы посадить на эту скамью рядом с нами!

Зейсс-Инкварт заметил:

— Наконец я разобрался, кто же стоял во главе министерства иностранных дел. Это фройляйн Бланк.

Это вызвало всеобщий смех.

Наконец было принято решение о выносе на обсуждение вопроса о секретном протоколе.

Обеденный перерыв.

За обедом Фриче, находясь в великолепном настроении, представил на суд своих слушателей-обвиняемых сочиненный им радиокомментарий: «Адвокат спрашивает свидетельницу, известно ли ей о секретном соглашении. Свидетельнице известно о секретном соглашении с Россией. Зал судебных заседаний настораживается. Советское обвинение возражает против постановки такого вопроса. Суд удаляется на совещание. Возвращается в зал — вопрос может быть задан. Напряжение достигает пика. Наконец вопрос задан. Наконец мир узнает и о существовании секретного соглашения с Россией. Да, она знает о нем, он еще был вложен в такой, знаете, конверт, с надписью «секретно». И все. Жаль, что слушатели не видят, как вытягивается лицо судьи Биддла. Какое же разочарование для всего состава суда! Великолепно!»

Безусловно, это стало разочарованием, причем не только для суда. Дениц, фиксировавший каждый жест и каждое движение Биддла, отмстил:

— Было видно, что Биддл стремился прояснить эту историю, и как же он расстроился, когда из этого ничего не вышло… Но чувства юмора ему не занимать. Вы не заметили, как он толкнул Паркера локтем в бок после слов секретарши, что, мол, ее шеф за все 10 лет к ней ни разу не приблизился?

Шахт заметил.

— Да, это пример доброго, старого американского юмора.

Риббентроп недоумевал но тому поводу, что обвинение не стало подвергать его свидетельницу перекрестному допросу.