– Через несколько недель вся округа прослышит о твоем богатстве. Женихи слетятся как мухи на мед. Чтобы защитить свое наследство от Франжипани, тебе придется быстро выйти замуж, Амата.

Перечни! Что за странность: такое простое занятие, как составление перечней – всего и вся – оказалось целительным для рассудка Джованни да Парма. С праздника Сретенья два года назад, когда чудесный свет озарил камеру, фра Джованни медленно, но верно возвращался к жизни. Память возвращалась, принося с собой радость и удивление, подобное удивлению ребенка, впервые узнающего имена вещей и движений, цветов и запахов. К удовольствию Конрада, его сокамерник оказался к тому же весьма разговорчивым, обращаясь к давно не посещаемым пещерам воспоминаний.

Впервые он поразил Конрада одной из таких литаний, вызванной в его памяти дневной порцией похлебки.

– Мне вспоминается один обед, фра Конрад, будто это было вчера. Мы с многими братьями обедали с королем Франции. Тогда в Сене проходил капитул министров-провинциалов. А какой пир... не меньше дюжины перемен: сперва вишни, затем восхитительный белый хлеб, выбор вин, достойный короля, свежие бобы, отваренные в молоке, рыба, устрицы, пирог с угрями, рис, сдобренный миндальным молочком и присыпанный кардамоном, снова запеченные в соусе угри и наконец целый поднос тартинок, сладких сырков и плодов по сезону!

Старый монах заглянул в свою чашку с бульоном, передернул плечами и снова погрузился в перечисление подробностей пребывания в Сене.

– Следующий день был воскресным, – Джованни. – На рассвете король Людовик посетил нашу церковь, чтобы просить нас молиться за него, оставив спутников в деревне, кроме трех своих братьев и их грумов. После того как они преклонили колени перед алтарем, братья стали оглядываться в поисках скамей или кресел. Король же сел прямо в пыли, потому что пол в церкви не был замощен. И поручив себя нашим молитвам, он покинул церковь, чтобы отправиться своей дорогой, но слуги сообщили ему, что его брат Карл продолжает горячо молиться, и король безропотно ждал его, не садясь в седло. Было весьма поучительно видеть, как искренне молится Карл и как охотно дожидается его король, и мне вспомнились слова Писания: «Брат, помогающий брату, подобен укрепленному городу».

Излюбленными числами Джованни оказались двенадцать и семь, коим придавалось особое значение в Библии. Впрочем, ему случалось вводить и другие числа: например, перечень шести грехов против святого Духа, или шести темпераментов, определяющих действия людей.

Конрад поддерживал его в этих умственных упражнениях. Отточенным черепком горшка они выцарапывали перечни на стене камеры – только для памяти, потому что читать в темноте было нельзя. Так они выцарапали семь смертных грехов, семь целительных добродетелей, семь боговдохновенных даров, семь духовных трудов милосердия, имена двенадцати апостолов и двенадцати заповедей блаженства. День за днем поросшая плесенью стена покрывалась невразумительными надписями. Так зубрят спряжение глаголов студенты-латинисты.

Обычный ход событий выглядел так: за едой фра Джованни молчал и только хмыкал временами – Конрад уже научился распознавать в этом звуке признак глубокой задумчивости. Затем, пока младший из братьев собирал чашки, генерал ордена предлагал для медитации очередной перечень: «Сегодня мы поразмыслим о семи последних речениях. Видя, как встретил смерть наш Господь, мы сами научимся приветствовать приближение кончины».

Конрад подбирал черепок и вставал у стены, после чего Джованни начинал диктовать:

– «Eli, Eli, lamma sabathani» – Бог мой, Бог мой, для чего покинул меня!

Пока у Конрада отдыхала рука, фра Джованни добавлял:

– Когда приблизился Его час, Христос познал одиночество, отверженность и сомнение. Он поймет и утешит нас, когда наступит наш срок.

Конрад быстро записывал одну фразу за другой, прибавляя к каждой короткое пояснение, вплоть до последней: «Consummatum est». «Кончено, Отец. В руки твои предаю дух свой». Старый монах заключал:

– Смерть оканчивает наш земной срок, но также придает смысл нашим земным деяниям. Смерть – это время принесения дара Господу.

– Как ты думаешь, брат, – спрашивал Конрад, – мы так и кончим жизнь в этой подземной дыре? Пришел ли уже конец нашим земным трудам?

Старик кивнул. Конрад уронил руки.

– Прости, если не тверда моя вера в промысел Божий, фра Джованни, но как может наша Святая Матерь Церковь отказываться от таланта, подобного твоему? Даже трудясь вне ордена, ты мог бы облагодетельствовать духовным советом и наставлением многих прелатов и светских властителей. Что, если ты пообещаешь брату Бонавентуре никогда отныне не говорить об аббате Иоахиме и его ереси? Ведь тогда у него не будет более причин держать тебя в оковах.

Конрад проковылял ближе к Джованни и неловко сел наземь. Старику с каждым месяцем все труднее становилось двигаться; Джованни уже почти не вставал, разве только ползком добирался до сточной дыры. После чего Конраду приходилось втаскивать его обратно по скользкому откосу.

Смутный свет, проникавший в камеру, отразился в глазах Джованни, когда он уставился на Конрада:

– Ты в самом деле веришь, будто меня держат здесь за приверженность учению Иоахима? Да ведь тебе известно, что Церковь никогда не проклинала Иоахима – а только толкования его пророчеств, составленные Джерардино ди Борго Сан-Доннино. Джерардино за свои толкования был заключен здесь же незадолго до меня. Нет, я заточен – так же как и ты, полагаю, – за то, что стремился подражать нашему основателю. Я хотел вести орден так, как делал бы это сам святой Франциск. Я пешком ходил из страны в страну, посещая каждую обитель нашего братства, наставляя более примером, нежели письменным советом. Но те, кто желал отвергнуть Устав святого Франциска и его «Последний завет» своим братьям, видели во мне угрозу своему удобному положению. И потому я здесь, потому мы здесь, в положении весьма неудобном.

Конрад встрепенулся. Он совсем забыл о «Последнем завете» Франциска. Раскачиваясь из стороны в сторону, он напрягал память. В письме Лео что-то говорилось о завете, который прольет свет на загадочное письмо. Конрад, как ни странно, давно перестал ломать голову над загадкой, которая стала причиной его заключения.

Он опять повернулся к бывшему генералу ордена.

– Отец, даже если мы навсегда останемся здесь, думается мне, Господь возвратил тебе рассудок с некой благодетельной целью. Помнишь ли ты в точности, как начинается «Завет»?

Джованни склонил голову, обдумывая вопрос.

– Да, он начинается с рассказа Франциска о его обращении: «Господь послал мне покаяние так: когда я пребывал во грехе, мне был особенно горек вид прокаженных. И Господь привел меня в их среду, и я познал милосердие к ним. Когда же я их покинул, то, что мне было горечью, обратилось в сладость, и с тех пор я оставил мирскую жизнь». Наш святой основатель питал особенную любовь к прокаженным. Он не только трудился среди них, питая и одевая их, омывая и целуя их раны, но и требовал такой же службы от многих из первых братьев. Он звал их «pauperes Christi» – бедняки Божьи.