Я помогаю ему подняться, сесть на диван и спрашиваю его, не хочет ли он поговорить напоследок. Нет.

Трясущейся рукой он берет флакон и откручивает крышку. Жидкость почти переливается через край. Он осторожно нюхает ее.

— А сколько я должен отпить? — спрашивает он, и я слышу, как стучат его зубы.

— Не знаю, — отвечаю я.

— Ладно. Ну… поехали, — он поднимает пузырек, будто салютуя мне.

— Смелее.

Он делает глоток.

Мне становится холодно.

— Эй, Питер, — кричу я, и мои слова превращаются в пар.

Он стоит в дверях штаб-квартиры эрудитов, на его лице застыло непонимающее выражение. При звуке своего имени он удивленно поднимает брови и тычет пальцем себе в грудь. Мэтью сказал нам, что человек будет дезориентирован, но я не предполагал, что «дезориентирован» означает «глуп». Вздыхаю.

— Да-да, ты. Иди сюда.

Я не сомневался, что даже после того, как он примет сыворотку, я все равно буду видеть в нем новичка, ударившего Эдварда в глаз ножом для масла. Или того мальчика, который пытался убить свою подругу. Но реальность оказалась проще, чем я думал. Он просто лишился памяти.

Потом мы втроем направляемся в парк Миллениум. Мы с Эвелин — впереди, а Питер следом за нами, как-то вприпрыжку, словно он маленький ребенок. Снег поскрипывает у нас под ногами. Мы приближаемся к гигантской скульптуре, в которой отражается лунный свет, а затем спускаемся вниз по лестнице. Эвелин берет меня за локоть, чтобы сохранить равновесие, и мы обмениваемся взглядами. Интересно, не нервничает ли она так же, как я?

Здесь расположен павильон из двух стеклянных блоков, каждый, по крайней мере, в три раза выше моего роста. Тут мы и встретимся с Маркусом и Джоанной. Конечно, будем реалистами: и мы, и они вооружены.

Они нас опередили. Маркус сразу целится в Эвелин. Я, на всякий случай, тоже навожу на него пушку, которую дала мне мать. Вижу очертания его черепа, редкие волосы и крючковатый нос, торчащий как клюв птицы.

— Тобиас, — восклицает Джоанна.

Ее красная куртка Товарищества присыпана снежинками.

— Что ты здесь делаешь?

— Пытаюсь предотвратить массовое убийство, — отвечаю ей. — Меня удивляет, что ты носишь оружие.

Я киваю на характерную выпуклость в кармане ее куртки, в которой безошибочно угадывается контур пистолета.

— Иногда необходимо идти на радикальные меры, чтобы поддержать мир, — произносит Джоанна. — Я считала, что ты, в принципе, с этим согласен.

— Хватит болтать, — встревает Маркус. — Эвелин, выкладывай, что у тебя.

Он явно сдал: осунулся и побледнел. Вокруг его глаз темнеют фиолетовые круги. Я вспоминаю о своем отражении в комнате страха. Я до сих пор нервничаю, что стану похож на отца. Даже сейчас, когда мама на моей стороне, о чем я всегда мечтал, когда был маленьким.

— Да, — отчеканивает Эвелин. — У меня есть кое-какие идеи. Вам они понравятся. Я уйду в отставку и сдам оружие, которое мой народ не использует для самозащиты. Я покину город навсегда.

Маркус хохочет. Не знаю, чего в его смехе больше: сарказма или недоверия. Будучи высокомерным и подозрительным, он в равной степени способен испытывать и то, и другое.

— Дай ей закончить, — спокойно говорит Джоанна.

— Взамен, — продолжает Эвелин, — вы не будете атаковать нас или попытаться захватить контроль над городом. Вы позволите тем, кто пожелает, уйти и начать новую жизнь в другом месте. А те, кто решит остаться, смогут свободно голосовать за новых лидеров и общественное устройство. И последнее. Ты, Маркус, не будешь иметь право претендовать на лидерство.

Это — единственный, чисто эгоистический пункт мирного соглашения. Эвелин не способна смириться с мыслью, что Маркус вечно обманывает людей, следующих за ним. Я не спорю с ней.

Джоанна молчит. Она зачесала волосы назад, и ее шрам теперь особенно заметен. Но так она выглядит сильнее — теперь она не прячется за завесой волос, скрывая свою сущность.

— Нет, — отрезает Маркус.

— Маркус, — произносит Джоанна, но он игнорирует ее.

— Не тебе решать, Эвелин.

— Прости, Маркус, — повышает голос Джоанна, — но то, что она предлагает, слишком хорошо, чтобы отвергать. Мы получаем все, что нам нужно, и без всякого насилия.

— Я по праву являюсь лидером, — упирается Маркус. — Я…

— Нет, — прерывает его Джоанна. — Это я — лидер верных. Или ты принимаешь условия Эвелин, или я объявлю всем, что ты не захотел поступиться своей гордостью и отверг мирный договор.

Лицемерная маска невозмутимости пропадает, открывая нам его собственное злобное лицо. Но угроза Джоанны, ее угроза, высказанная безупречно спокойным тоном, явно на него подействовала. Он недовольно качает головой и смотрит в сторону.

— Я согласна, — говорит Джоанна и направляется к нам, протягивая ладонь Эвелин.

Моя мать стягивает перчатки, и они пожимают друг другу руки.

— Утром мы должны собрать всех и объявить о новом плане, — говорит Джоанна. — Ты гарантируешь безопасность собрания?

— Сделаю все, что от меня зависит.

Я проверяю время. Уже прошел час после того, как мы с Амаром и Кристиной расстались у Хэнкок-билдинг. Следовательно, он уже должен сообразить, что вирус не распылили над городом. А может, и нет. Так или иначе, но я обязан сделать то, ради чего сюда пришел: разыскать Зика и его мать.

— Мне пора, — говорю я Эвелин. — Я заберу тебя завтра после полудня.

— Отлично, — кивает она и энергично растирает мои замерзшие пальцы, как делала всегда, когда я был ребенком.

— Значит, ты опять покидаешь нас? — уточняет Джоанна.

— Да, — заявляю я. — А тебе — удачи. Люди снаружи собираются вырубить город. Будьте осторожны.

— Не волнуйся, — улыбается Джоанна.

Чувствую на себе тяжелый, давящий взгляд Маркуса и заставляю себя посмотреть на отца.

— До свидания, — кидаю я ему.

Ханна, мать Зика и Юрайи, сидит в гостиной на кресле. Ее маленькие ступни не достают до пола. Ханна одета в рваный черный халат и тапочки, но у нее донельзя величественный вид. Оглядываюсь на Зика, который трет глаза кулаками, чтобы проснуться.

Амар и Кристина обнаружили их вовсе не среди других революционеров возле Хэнкок-билдинг, а в их квартире над штаб-квартирой лихачей. Кристина догадалась оставить Питеру и мне записку с их расположением в нашем бесполезном пикапе. Питер сейчас ждет в новом фургоне, найденном для нас Эвелин, на котором мы и вернемся в Бюро.

— Простите, — начинаю я, — просто ума не приложу, с чего начать.

— Начинай с худшего, — отвечает Ханна, — например, с того, что случилось с моим сыном.