Как трудно, как тяжело,

Нежных рук не щадя,

Ломать колючий валежник.

О, если б вечерним дымком

Исчезнуть в далеком небе!

«За какие грехи в прежних моих рождениях, — вздыхала Хатикадзуки, — послана мне эта злосчастная доля? Долго ли мне томиться в этом грустном мире? Печаль жжет меня, словно огонь в печи».

Горой навалится на грудь горе, рукава так влажны, словно смочила их волн» на морском побережье, слезы льются ключом, но нет ключа отпереть родные двери. Жизнь, словно росинка, повисшая на самом кончике лепестка, вот-вот исчезнет.

Когда ж ты сметешь с небес,

О ветер, шумящий в соснах,

Угрюмые облака,

И снова на ясном небе

Сиянье луны разольется?

Сложив такие стихи, девушка вновь торопилась нагреть воды.

А надо сказать; что у господина тюдзё было четверо сыновей. Трое старших уже обзавелись своей семьею.

Младший по имени Ондзоси, носивший звание сайсё[84], был очень хорош собою, приятен и мягок в обхождении, и все говорили, что напоминал он знаменитых красавцев древности: принца Гэндзи[85] и Аривара-но Нарихира[86].

Юноша любил все прекрасное. Весной он проводил свои дни под сенью вишен в цвету, грустя о том, что так скоро они облетят. Летом влекли его сердце листья па дне прозрачного потока. Осенью он любовался садом, усыпанным алыми листьями клена, и всю ночь до рассвета не сводил глаз с полной луны. Зимою печалился о мандаринских утках, глядя, как дремлют они неверным сном среди камышей па краю пруда, подернутого ледком.

Но не было у него жены, некому было подстелить ему свой рукав в изголовье. Одинокий, он следовал только прихотям своего сердца.

Однажды случилось так, что госпожа и ее старшие сыновья давным-давно искупались в горячей воде, один лишь Ондзоси запоздал. Уже смеркалось, когда он прошел в баню. И вдруг услышал он нежный голос Хатикадзуки:

— Я сейчас налью чистой воды для вашей милости.

Когда же начала она наливать воду, удивительная красота ее рук и ног ослепила юношу. Ему казалось, что он видит чудо.

— Послушай, Хатикадзуки, кругом ни души, стесняться некого. Помой мне спину, прошу тебя.

Вспомнила девушка свое прошлое. Ей ли быть простой прислужницей в бане? Но как ослушаться приказа господина? Нехотя пришлось войти в баню.

Увидев девушку, Ондзоси подумал:

«Невелика, говорят, провинция Кавати, но женщин в ней много. Однако, сколько ни встречал я тамошних уроженок, ни одна из них не могла сравниться нежной прелестью с этой девушкой. Когда был я однажды в прекрасной нашей столице, видел я, как цветут вишневые сады возле храма Ниннадзи. Всегда там толпилось множество людей высокого звания, воинов, слуг и крестьян из соседних деревень, перед воротами храма был людный базар, но и там, среди всей этой толпы, не видел я пи одной девушки, подобной Хатикадзуки. Нет, нет, что б там ни было, а мне уж не найти в себе силы отказаться от нее».

И он воскликнул:

— Слушай, Хатикадзуки! Я полюбил тебя! Доверься мне. Наш союз будет так долговечен, как долго живут черепахи в заливе тысячелетних сосен. Отныне и на веки веков, Хатикадзуки, мы будем неразлучны, как соловей и слива в саду.

Но девушка не дала ответа. Ондзоси стал говорить снова:

— О, я ведь не река Тацута. Прочна и никогда не порвется парча моей любви. Сердце мое никогда не устанет любить тебя, если даже скажут твои уста «нет». Суровость твоя горька мне, но верю я: суровых гор камни — опора могучих сосен. Но кто знает, может быть, рука другого уже пробудила звуки в струнах забытой цитры. Если есть на свете такой счастливец, я погибну от мук неразделенной любви, но не буду роптать на тебя. Ответь же, ответь мне!

Как молодой конь, вскормленный в открытом поле, страшится, даже повинуясь любимому господину, войти в стремнину Имосэ — «Реки Супружеского счастья», так и Хатикадзуки медлила в нерешительности.

Она застыдилась, услышав слова о другом счастливце.

— Порвались поющие струны, — наконец сказала она, — и никто не старается пробудить их к жизни. Печалюсь я в моей трудной доле о том, что безвременно умерла моя мать, а я еще живу. Обречена я жить в этом грустном мире, и даже не смогла я надеть черной монашеской рясы. Вот о чем скорблю я день и ночь.

Услышав ее слова, сайсё подумал: «О, это прямой отказ!» — и начал уговаривать девушку нежнее прежнего:

— Твоя правда! Твоя правда! Наша жизнь во власти многих карм и потому полна превратностей. Нет в ней ничего прочного. Забыв о том, что несчастье посылается нам в воздаяние за грехи в прежних рождениях, мы ропщем на богов и будд. Вот и ты, быть может, в прежней своей жизни сломала на краю дороги ветку молодого дерева или, кто знает, разлучила влюбленных и надломила их жизнь. За это и терпишь. Ты осиротела совсем юной. Ложе твое увлажнено рекою слез. А я вот дожил до двадцати лет, по нет у меня еще подруги жизни. Кладу свое изголовье там, где посетит меня сон, и томлюсь в печальном забытьи. Так, должно быть, случилось потому, что я был связан с тобой крепкими узами в прежнем рождении! Верно, не кончилось действие этой кармы. Вот ты и блуждала по земле, по все же пришла наконец сюда, и кончились мои поиски. Много на свете красавиц, но если нет среди них твоей суженой, то ни одна не очарует глаз. Видно, ты суждена мне, раз я так сильно полюбил тебя с первого взгляда. С самого того часа, как покинула ты родной кров, до нашей сегодняшней встречи, все совершалось по велению судьбы, Это сулит нам счастье в будущем. Никогда, никогда не остынет наша любовь. Скорее изменится далекий остров в океане — пристанище китов, или дикое поле, где прячется тигр, или морское дно на глубине в тысячу хиро[87], скорее исчезнут пять путей вселенной, по которым вечно блуждает все сущее, шесть миров, четыре рождения… Скорее рухнут скалистые утесы над рекой Имосэ!.. Пусть будем мы неразлучны до самого берега Нирваны! — Такой крепкой клятвой поклялся юноша.

Хатикадзуки замерла в нерешимости, словно лодка, что не может сдвинуться с места в бурном потоке, как ни налегают гребцы па весла. Но такая сила любви жила в словах юноши, что невольно ее сердце начало склоняться к нему.

«Ах, — думала она, — что