он обычно располагал свои конечности. Попробовав несколько позиций, он наконец достиг достаточной стабильности, чтобы избежать смещения, когда нас накренит в следующий раз.

Мы все трое склонились над своими книгами. Через некоторое время Командир поднял глаза. «Вот, прочтите-ка— это актуально». Он ткнул своим указательным пальцем в отрывок в книге.

Переменчивость ветров, как и своенравие людей, преисполнено гибельными последствиями потакания своим желаниям. Затяжной гнев, чувство неподконтрольной силы портит открытую и благородную природу Западного Ветра. Как будто его сердце развращено недоброю и тягостной злобой. Он опустошает свое собственное царство в буйстве своей силы. Юго-запад — это тот румб на небесах, где он представляет свою ярость в виде ужасных шквалов и заполняет свои владения нескончаемыми скопищами облаков. Он разбрасывает семена страха по палубам штормующих кораблей, заставляет покрытый пеной океан выглядеть древним старцем, и добавляет седых волос на головах капитанов судов, направляющихся домой, в сторону Ла-Манша. Западный Ветер, провозглашающий свою власть от юго-западных румбов, часто подобен монарху, сошедшему с ума, загоняя с диким проклятием наиболее преданных своих придворных в кораблекрушения, катастрофы и смерть…»

Я перевернул книгу и посмотрел на титульный лист. Это был Джозеф Конрад, «Зеркало Моря».

***

СРЕДА, 47-й ДЕНЬ В МОРЕ. Как бы это умудриться посмотреть на вещи с хорошей стороны, по примеру Старика: «Весь день штормит — вражий летчик в небе не летит».

Я практически не спал всю ночь. Моя койка пыталась выбросить меня, несмотря на ограждение — или же распластать меня по переборке. Сейчас я чувствовал себя так, будто не спал целую неделю.

Шторм не выказывал никаких признаков стихания. Я провел целый день в свинцовом оцепенении. Вся команда неуклонно погружалась в трясину апатии.

***

ЧЕТВЕРГ, 48-й ДЕНЬ В МОРЕ. Командир зачитал вслух заключительные слова своей последней записи в корабельном журнале: «Ветер юго-юго-западный, 9-10 баллов, море 9 баллов. Туманно. Барометр 981. Сильные шквалы».

«Туманно…» Обычное сдержанное преуменьшение. «Турецкая баня» — вот что было бы ближе к истине. Там, наверху, казалось, что четыре стихии природы были сокращены до трех слиянием воздуха и воды. Шторм усилился, как и предсказывал Командир.

Я снял с крючка свою непромокаемую одежду, завязал привычное махровое полотенце вокруг шеи и достал из радиорубки свои резиновые сапоги, где я оставил их сушиться перед грелкой. Я собирался заступить на вахту с мичманом. Когда я наполовину одел первый сапог, палуба вылетела из-под меня. Я катался по проходу, как перевернутый жук. Когда я смог наконец подняться, меня чуть не сбил с ног следующий крен. Уже еле дыша, я умудрился кое-как удержаться стоя, прислонившись к водонепроницаемой переборке.

Сапоги все еще были мокрыми внутри. Моя нога никак не могла проскользнуть по голенищу. Стоять было безнадежным делом, поэтому я попробовал сесть. Наконец получилось. Занавеска Командира отъехала назад, когда мы клюнули носом в очередной раз. Он делал наброски к докладу о походе. Я видел, как он жует карандаш, вероятно потому, что написал на одно слово больше, чем надо было бы. Старик всегда вел себя как человек, сочиняющий телеграмму в заморские страны, где каждое слово могло бы стоить целое состояние.

Сапоги надеты. Теперь мои непромокаемые гамаши, тоже мокрые внутри. Я произвел множество судорожных телодвижений, прежде чем смог натянуть их до колен. Теперь поднять заднюю часть и натянуть. Дьявольская штучка сопротивлялась мне все это время, и я обильно вспотел к тому времени, когда смог их одеть.

Далее, моя куртка-штормовка. Она жала под руками из-за двух свитеров. Ноябрь и северные широты сделали несение вахты холодным занятием. Не глядя на карту, я догадывался, что мы курсировали в районе шестидесятой параллели — когда в действительности должны были быть на широте Лиссабона.

Наконец, моя зюйдвестка. Внутренняя часть ее источала влагу. Мой скальп вздрогнул от отвращения при ее липком объятии. Завязки были в узлах, а узел так разбух от влаги, что он сопротивлялся моим пальцам.

Командир прекратил свое творчество в телеграфном стиле и встал. Он потянулся, увидел меня и саркастически ухмыльнулся. «Тяжела морская жизнь, а?» Затем «Оп-ля!», когда еще один сильнейший нырок чуть не отправил его в полет.

Я справился с переборкой с относительной элегантностью, но в центральном посту был пойман внезапным креном. Я не успел схватиться за край стола для карт, потерял равновесие и грохнулся на плиты. Командир начал распевать «Бесстрашный молодой человек на трапеции под куполом цирка». Немного преждевременно. Теперь центральный пост накренился на левый борт. Меня швырнуло на купол кожуха гирокомпаса, прежде чем я смог ухватиться за трап, ведущий в боевую рубку. Командир заявил, что он как-то видел кубинскую румбу, которая была детским лепетом по сравнению с моим представлением. Он отдал насмешливую дань моему балетному мастерству.

Его собственная способность держаться на ногах могла вызвать только восхищение. Каждый раз, когда его равновесие было под угрозой, быстрым взглядом в сторону он находил подходящее место для приземления. Искусно используя движения лодки, он с достоинством умудрялся держаться на ногах. Его обычной практикой в таких случаях было невозмутимо осматриваться вокруг, как будто единственным его намерением было занять именно это место.

Мокрая до нитки фигура спустилась по трапу. Это был второй помощник. Запыхавшись, он объявил, что только что большая рыба перепрыгнула как раз над лодкой. «С левого борта была огромная стена воды, прямо как стена. Рыба выскочила как раз из нее и пролетела над пушкой — никогда ничего подобного не видел».

Я застегнул свой широкий страховочный пояс тяжелым карабином с вертлюгом и начал взбираться по трапу. Боевая рубка была в темноте, если не считать тусклой подсветки приборов рулевого. С мостика над моей головой донесся булькающий звук. Я подождал несколько секунд, чтобы бульканье утихло, затем рывком открыл люк настолько быстро, как только мог, выбрался наверх и захлопнул люк. В следующее мгновение я и все остальные были вынуждены укрыться за ограждением мостика, когда ударила следующая волна. Плотная масса воды толкнула меня в спину. Вокруг моих ног крутился водоворот. Прежде чем вода могла свалить меня с ног, я пристегнулся к главному прицелу и расклинился между перископом и обшивкой мостика.

Наконец я смог взглянуть поверх релингов мостика. При виде этого зрелища мое сердце почти остановилось. Море исчезло, и на его месте был вздымающийся горный пейзаж, с возвышающихся пиков которого ветер срывал пургу водяных брызг. Всеобщая белизна пронизывалась темными бороздами — черные руки, которые устремлялись туда и сюда, образуя калейдоскопические картины. Все, что оставалось от неба — это плоский серый диск, который почти касался