Багров оглянулся на залитую солнцем улицу, вздрогнул иперешагнул порог. Дверь резиденции, чавкнув, закрылась за ним, как огромный,слюнявый, беззубый рот. Матвей ощутил тоску и духоту. Так порой и человек,кричавший, что хочет остаться один, когда остается один, к удивлению своемуосознает, что он, в общем-то, хотел совсем другого.

В холле Матвею встретился Ромасюсик, чапавший куда-то сполотенчиком и зубной щеточкой. Вид у Ромасюсика был бодрый, утренний. Пальцына его ногах, торчавшие из шлепок, казались вызывающе сдобными.

– Здрасьте вам! – воскликнул он, забегая вперед Матвея ипятясь спиной. – Гудового вам монинга! А я вот тут умываться иду! Щеточку взяли иду! Да! А Прашечка еще спит! Да! Без задних, так сказать, легзов.

Когда Ромасюсик бывал заинтересован и желал вступить вконтакт с плохо знакомым ему человеком, он обычно улыбался и лепетал всеподряд, что в голову придет. Например, озвучивал то, что делает. К слову, еслиРомасюсик пил чай, он говорил: «А я вот тут чай пью! Да! В чашечку наливаю ипью! Ложечкой вот мешаю!» А если обувался, ворковал: «А я вот тут шнурочкизавязываю! Да! Один завязал и теперь другой завязываю!»

Арей остановился. Багров его нагнал. Пятившийся Ромасюсикоказался между Ареем и Багровым, как котлета между двумя кусками хлеба.Шоколадному вьюноше стало неуютно. Он уронил полотенце.

– А я полотенце уронил! Чистое было, а я уронил! На пол! –пролепетал он, выдавая кино для слепых с попутным комментарием.

Арей молчал.

– Ну тогда я погоуил умываться! Не знаете, ванна никем незанята? – пугливо продолжал Ромасюсик, дергаясь то в одну сторону, то в другую.

Мечник нетерпеливо мотнул головой, и Ромасюсика как ветромсдуло. Слышно было, как где-то щелкнула задвижка.

– Надеюсь, никто не хавает ничего против, что я заперся?Если кому-то буду нужен – не стесняйтесь! Стучите! Я всегда на работе! –донесся из-за двери его птичий голосок.

– Многословность – форма вежливой истерики, – проворчалАрей.

Спустившись в спортивный зал, он пинками разбросал по угламматы, расчищая пространство.

– Место тебя устраивает? Возражений нет? – спросил он уБагрова.

Матвей мотнул головой.

– Теперь о железках! Когда в другой раз надумаешь меняубивать, продумай, пожалуйста, детали заранее.

Арей подошел к стене. Никогда прежде Матвею не приходилосьвидеть такой совершенной коллекции. Рабочей коллекции. Мечник не держалбезделиц, которыми не пользовался. С ненужными или разонравившимися клинками онпрощался без всякого сожаления.

– Сам ничего не хочешь взять? Не хочу навязывать! –великодушно предложил Арей.

Скользнув по клинкам равнодушным взглядом, Багров сдернулодин, показавшийся ему наиболее подходящим.

– Выбрал?

– Да.

Арей хмыкнул.

– Ну-ка! О, рапира Мароццо! Забавно!

– Что забавно?

– Человек склонен выбирать то оружие, на которое он похож!Итак, рапира Мароццо! Можно и рубить, и колоть. Посмотри, какая послушная!.. Ядо сих пор не понимаю, почему ее не считают одноручным мечом. То есть понимаю,конечно, но душа у нее не рапирная!

– Давайте начинать! – прервал Багров устало. Он знал, чтоболтовня не помешает Арею его убить, а раз так, то чего расхолаживаться.

– Вот ты как? Сразу к делу? – удивился Арей. – Что ж! Язарублю тебя на счет «двадцать». Было бы глупо, если бы я щадил всех молодыхпетушков, которым не терпится показать себя героями. Через неделю тут стояла быочередь на всю Большую Дмитровку.

– Ну! – нетерпеливо оборвал его Матвей.

Он уже стоял с рапирой Мароццо в руках, а противник все ещепрохаживался мимо него безоружным.

– Знаешь что, дружок! Не обижайся, но я не буду марать обтебя артефакт. Мне хватит обычного двуручника. Был такой мастер ЙоганнЛихтенауэр. Он оставил мне свое собрание, очень недурное для концачетырнадцатого века. Надежное европейское оружие! Прочное, массивное, никакоговосточного лукавства и бритвенной заточки. Уж вдаришь так вдаришь, а когдазатупится, работает как лом.

– Йоганн Лихтенауэр? Страж? – зачем-то спросил Багров.

Арей ухмыльнулся.

– Для стража у него слишком протяженное имя. У нас всекоротко и ясно: Арей, Лигул, Пуфс. Да и само имя Йоганн… Брр! Меня поройрадует, что люди до такой степени могут не слышать слов. В самом буквальномсмысле они ходят над словами, не понимая, на что наступают.

Без страха повернувшись к Багрову спиной, Арей сдернул состены один из двуручников, прокрутил в руке и небрежно закинул клинок наполусогнутую руку. Будто и не стойка даже, но Матвей догадывался, что меч непросто так нацелен ему в грудь.

– Итак! На счет двадцать! – напомнил Арей. – Ты готов?Один!.. Длинное острие. Собственно ничего из ряда вон выходящего, просто укол.Но если выполнить его с броском из Плуга!

Арей сделал мгновенное, неуловимое движение, которого,казалось, от такой сопящей туши и ожидать невозможно. Багров едва успелотскочить. Иначе повис бы на клинке, как бабочка на игле. О том, чтобызащититься, он и подумать не успел. Когда от тебя в метре паровоз, как-тозабываешь, что в руке пистолетик, из которого в теории можно бабахнуть по машинисту.

– Два! А дальше рубящий удар! Просто рутина. Железка падаетпод своей тяжестью, а ты ей чуть-чуть помогаешь и подтягиваешь кистью. Иникакого вложения силы. Лесорубам место в лесу!

Удар, который Арей представил как рутину, пропорол воздух втрети пальца от уха Багрова. Матвей не понял – ушел ли он сам или Арей отвелклинок, желая сохранить его живым до счета «двадцать». Проваливать меч Арей нестал.

– Здесь бы подрезочку сейчас выполнить, головка бы искатилась. Три! Так руки и чешутся! Но еще рано, – заметил Арей себе под нос. –Да, ты даже не Меф. Четыре! Синьор помидор в лучшие свои дни прыгал бы вокругменя как козлик. Даже и близко бы не подпустил!

– Плевать мне на Мефа! – вскинулся Багров, который не желалв последние минуты жизни слушать про Буслаева.

– Пять! На всех не наплюешься. Слюни, как говорит моясекретарша, нужны для переваривания пищи, – назидательно поведал Арей. – Шесть!Ломающий удар! Проламываем защиту ударом сверху и втыкаем двуручник в глаз… Вглаз, я сказал! Неужели нельзя сообразить, что надо прятать голову! А если бы яне остановил меч?