Легорже сделал паузу.

— А ты-то с чего вдруг расфилософствовался? Что-то мне не нравится твоя тяга к психоанализу. Если Салленав каким-то образом здесь замешан или связан с преступниками, то как ты объяснишь его собрание гравюр? Я имею в виду не то, что висит у него в галерее, а личную коллекцию.

Бизо замахал руками.

— Эти произведения обязан иметь каждый уважающий себя коллекционер. Если ты богат и собираешь гравюры, то у тебя непременно должны быть Рембрандт и Дюрер. Я не утверждаю, что воры не в состоянии восхищаться красотой картин и талантом художника. Наоборот, только этим они и могут восхищаться. Глядя на «Белое на белом», не сразу почувствуешь талант Малевича. Любой невежда может сказать: «Я тоже так умею, где же здесь мастерство художника?» Ему и в голову не придет задуматься, зачем это сделано, и сообразить, что его негативная реакция — как раз то, чего ждал от него художник.

— Так, значит, ты считаешь, что мы шли по ложному следу? — спросил Легорже. — То есть совсем не в ту сторону?

Они помолчали.

— Да. В любом случае мне эта история не по душе, — заявил Бизо, сложив на животе толстые руки. — Слишком уж все гладко. А я не люблю, когда меня имеют. Здесь много неясного, хотя внешне все в ажуре. Без сучка без задоринки. На деле так не бывает. Но они должны были где-то проколоться, и я их на этом подловлю. Хотя дело и закрыто, но только не для меня.

Опять тишина.

— Я вот еще о чем подумал, — прервал молчание Легорже. — Правда, это уже не имеет значения. Речь идет о главном ключе, «Меланхолии», которая подсказала нам шифр сейфа — «тридцать четыре», набранное семь раз… Гравюра висела на третьем этаже здания по адресу: рю Иерусалим, сорок семь. Три, четыре, семь. Как по-твоему, это случайное совпадение?

Взглянув на друга, Бизо снова отвернулся к окну.

— Похоже, здесь просто нет случайных совпадений.

Солнце клонилось к горизонту, где на фоне нестерпимо синего неба, подсвеченного закатным заревом, вырисовывались тонкие силуэты деревьев. Луна уже взошла, и ее покрытый кратерами лик, похожий на символ инь-ян, взирал с высоты на меркнущий свет уходящего дня.

Лорд Малькольм Хакнесс смотрел на небо из окна своего фамильного замка. Он сидел в высоком кожаном кресле спиной к огромному письменному столу, в окружении бесконечных стеллажей с книгами. В просветах между ними висели живописные полотна.

Справа от письменного стола стояла стеклянная витрина, где хранилась семейная Библия, редкий печатный экземпляр шестнадцатого века с цветными миниатюрами и выцветшим от времени готическим шрифтом. На краю стола стояла бронзовая статуэтка обнаженной женщины с лебединой шеей и настольная лампа со стеклянным мозаичным абажуром от Тиффани. Слева от стола висела небольшая ксилография Хокусая, изображающая японскую девушку, сидящую за чаем, в то время как за окном бушует гроза. Чуть выше располагалось хрустальное бра, бросавшее переливчатый свет на широкие плечи и пшеничные кудри Хакнесса.

Его земли простирались, насколько было видно глазу, до самого холма, поросшего лесом, где он в детстве играл на поляне. Он думал о своем неблаговидном поступке, не дававшем ему спать по ночам. Но просто не мог потерять все это — родовое гнездо, историю предков, воспоминания детства, свой статус, право на титул, вещественное доказательство своего положения, плоды трудов девяти поколений его пращуров, собственное «я». Такая опасность реально существовала. Однако теперь все будет хорошо.

Он сложил пальцы домиком над переносицей. Эта заноза все еще сидела в нем, но огорчение носило скорее этический характер, а он позволял себе роскошь страдать, только когда затрагивались жизненно важные интересы. Однако ожидание надвигающейся катастрофы надолго испортило ему настроение, хотя ее и удалось избежать. Разве не достаточно, что его дом и положение спасены? На этом фоне неудача с картиной выглядела не более чем мелкая неприятность. Скорее ощущение, что его хитроумному плану не хватило достойного завершения. Башня была задумана, но так и не построена, и его крепость лишилась ореола неприступности. Для удачной рокировки не хватало ладьи.

Лорд Хакнесс провел рукой по льняным волосам. Оторвавшись от окна, за которым уже сгустились сумерки, он развернул кресло и, поглаживая отложные манжеты с запонками, стал смотреть на противоположную стену, где висело белое полотно без рамы.

— Все еще переживаешь, Малькольм?

В кабинет вошла элегантная блондинка в изумрудно-зеленой комбинации с упавшей с плеча бретелькой. Обойдя стол, она села к лорду Хакнессу на колени и погладила лацканы светло-серого пиджака.

— Извини, Элизабет, я все еще немного расстроен из-за…

— Забудь о нем, — сказала женщина, притягивая его к себе за лацканы и целуя в губы. — У меня больше причин для расстройства…

Он небрежно ответил на поцелуй, не спуская глаз с белой картины на стене. Потом перевел взгляд на пол, где стояло еще одно полотно, покрытое белым грунтом.

— Ты не ответил на поцелуй, — упрекнула женщина, мягко отворачивая его голову от картин.

— Мне не нравится, когда со мной хитрят.

Глаза лорда Хакнесса всегда были подернуты влагой, так что казалось, он вот-вот заплачет, даже когда на то не было никаких причин.

— Почему ты считаешь, что с тобой хитрят?

— Это либо хитрость, либо явное надувательство. Я бы предпочел первое, поскольку он… ты знаешь, что он мог сделать.

— Но если он на это пошел, мы быстро его прижмем. Единственное, что он может сделать, так это лишить нас Караваджо. Все остальное прошло как нельзя лучше.

— Но я…

Она прижала палец к его губам.

— Ты только подумай, как здорово мы все провернули. Стоит ли зацикливаться на том, что нам не досталось, когда мы так много получили. Караваджо — это просто мечта, которой не суждено было сбыться. Мы же все это задумали, чтобы спасти твое поместье, и нам это удалось.

— Просто я его боюсь. Ты только подумай, какие у него возможности…

— Да, но все это он делал для нас. Он осуществил разработанный тобой план. Ты выставил на аукцион свою фамильную ценность, «Белое на белом» Малевича, — сказала Элизабет, указывая на висящую на стене картину. — Я купила ее для своего музея. Ты получил шесть миллионов триста тысяч фунтов, выплатил все свои долги и сохранил фамильную усадьбу. Потом, как ты и планировал, он украл картину из музея, чтобы возвратить тебе. И вот теперь она опять висит в твоем кабинете, а ты имеешь круглую сумму от ее продажи. Твой план блестяще удался. Ну и кто здесь главный? У тебя все под контролем. Поэтому не стоит расстраиваться из-за какой-то химеры. Не жадничай, Малькольм.

— Ты держалась просто потрясающе, Элизабет. Никто ничего не заподозрил.

— Это было нетрудно, поскольку меня не посвятили во все тонкости и я не знала, что произойдет в следующую минуту. Поэтому мои реакции оказались вполне естественными.