Смешарин отшатнулся, и у Алёны радостно дрогнуло сердце… но отнюдь не руки, сжимавшие «беретту». Он не отличил! Авось шанс вывезет, как ему и положено!

— Можете не сомневаться, что я сюда не одна сюда пришла, — сообщила она, изо всех сил стараясь не показать, как трясутся ее поджилки. — Поэтому ведите себя в рамках приличий.

— Да ладно врать, — вздохнул Смешарин. — Еще тебя одну Бухой пропустил бы, коли и правда ты из таких, на кого собаки не лают. Но никого другого — ни-ни! Особенно мужика какого-нибудь. Так что одна ты пришла. Но это уже дела не меняет. Убери газовик — не ровен час, выпалишь, так вони не оберешься, только все дело испортишь. Чего меня такой ерундой пугать, я не из таковских, да и ладно, я и так давно понял — всё, швах дело. Я так и ждал, что меня либо сам Шторм погубит, либо его бывшая баба. Они — два сапога пара.

Алёна опустила руку с не оправдавшей ее чаяний «береттой». Чувствовала она себя весьма глупо. Итак, Смешарин оказался все же дока в вопросах боевого вооружения! Впрочем, этого следовало ожидать, если он в самом деле… как это говорят… чалился. Не стоит недооценивать противника. Алёне еще повезло, что он не кинулся на нее всей своей разбухшей от пива массой! И нужно как можно скорее согнать со своей физиономии налет растерянности, взять себя в руки и ошеломить Смешарина догадливостью.

— Бывшая баба Шторма — это Ларисса Сахарова? — небрежно осведомилась она — и была вознаграждена туповатым изумлением, сверкнувшим в унылых глазах Смешарина.

Он вздохнул. И это было красноречивее всякого признания.

— Ну да, — удовлетворенно кивнула Алёна. — Я так и думала. Так и знала, что это она — заводила всего этого дела! И вовлекла сюда и сына, и невестку, и этого несчастного художника, и его брата. И вас с пути сбила, подкупила…

— Какого еще брата? — недоумевающе спросил Смешарин. — Не было никакого брата. И зря ты всех собак на Лариску навешиваешь. И переговоры со мной не она вела, а Женька, ну, художник этот, и вообще, я точно знаю, что там у всех были причины со Штормом разделаться, всем он жизнь успел изгадить.

— Как — не было брата? — нахмурилась Алёна. — А кто же тогда…

И осеклась. Ее вдруг осенила догадка… смутная пока еще, по сути дела, даже не осенила, а так, забрезжила в уме… но многое благодаря ей могло быть объяснено, а прежде всего — тайна двух царапин на локтях Шторма. И становилось понятным вороватое выражение лица Ильи на фотографиях Андрея. И то, почему ему позвонила именно Лерон, а не Ларисса. Очень многое прояснялось! Но Смешарина в эту догадку посвящать не следовало. Это точно! Сначала надо вытянуть из него максимум подробностей.

— Ладно, господь с ним, с братом, — торопливо сказала Алёна. — Видимо, я что-то напутала. Это не важно. Вы мне лучше скажите — перед художником-то Шторм чем провинился? Их пути где пересеклись? У него какие причины ненавидеть Шторма?

— Нашла дурака — тебе рассказы рассказывать, — фыркнул Смешарин. — Если умная такая, то и сама знаешь. А не знаешь, так переживешь.

Алёна посмотрела на него с сожалением. Он, конечно, вряд ли ходит на выставки модных художников. Ему и невдомек, что Жужка, поддавшись неодолимому соблазну, который одолевает всех без искушения творцов: обнажиться перед публикой и бичевать себя при народно, — исповедался в своем несчастье перед огромной массой людей. Пожалуй, никто, кроме Алёны, ничего в этой исповеди не понял, слишком страшна, неправдоподобна, по сути дела — ирреальна была она. Да и Алёна поняла лишь потому, что знала об убийстве Шторма и не сомневалась, что именно Жужка принимал в нем самое активное участие.

— Я все знаю, — кивнула она. — Меня только какие-то подробности могут интересовать, но суть мне известна.

— Ну и подавись своей сутью, — проворчал Смешарин. — Кому от этого прок, от того, что ты все знаешь? Заявление в милицию подашь, что ли? Да кто тебе поверит?

— А почему вы думаете, что я его уже не подала? — заносчиво спросила Алёна. Разговор начал принимать какой-то не тот оборот, и ей это не понравилось…

— Да черта с два ты одна сюда приперлась бы, если бы подала, — объяснил Смешарин. — Небось понимаешь, что в змеиное гнездо сунулась. Мы все один за другого стеной стоим, потому что, хоть Шторм и заслуживал самой мерзкой смерти, мы за ним в могилу лезть не намерены. Нам проще тут тебя угробить — и концы в воду спрятать. Так, что никакой комар носа не подточит!

— Как это? — тупо спросила Алёна. — Как угробить?!

— Молча, — вздохнул Смешарин и вдруг пошел на нее, расставив свои мощные лапищи. — Сейчас сцапаю да шею-то и сверну, пикнуть не успеешь. А потом придумаем что-нибудь. У нас тут гаражи неподалеку строятся — туда и сунем, в какой-нибудь пустой, и, пока найдут тебя, уже и забудут, кого и зачем искали.

С каждым словом он подступал все ближе и ближе к Алёне, и она уже оказалась притиснута к самой стене, и глаза его, тупые, равнодушные и к ней, и к ее жизни и смерти, осоловелые от пива, надвинулись, и нахлынул волной этот омерзительный запах, и тошнота подкатила к горлу, и она перестала дышать и в ужасе подумала, что…

Ничего подумать она не успела, только прилив ледяного, влажного ужаса ощутила, когда голос, спокойный и насмешливый, вдруг заставил Смешарина замереть, а Алёне дал возможность перевести перехваченное смертельным страхом дыхание:

— Эй, Пашка, если ты задумал душегубство учинить, позаботься, чтоб хоть свидетелей не было, а то ведь не отбрешешься потом!

Смешарин повернулся — неуклюже, словно заблудившийся в трех соснах бык, — и Алёна увидела Илью Вишневского, который стоял, прислонившись к притолоке, сунув руки в карманы, и с откровенным интересом оценивал попытку убийства писательницы Дмитриевой.

— А ты как сюда попал, адвокат?! — вскричал Смешарин. — Ты как сюда попал?! Тебя почему Бухой не тронул?!

— Слово знаю, — усмехнулся Илья. — Волшебное.

— Развелось вас, волшебников, на нашу голову… — с ненавистью проворчал Смешарин. — Как подменили собаку! Иди отсюда, не мешай. Чего тебе надо? Не твое это дело, ты и не знаешь ничего. Твое дело — сторона! Шторма жалко стало, который тебе деньжат отваливал несчитано? Да ладно, брось, ты же к этой девке, как ее, невестке Ларисскиной, уже в душу успел влезть, она тебе и будет теперь платить, если эта вот приблуда не помешает.

— Ну, во-первых, к девке этой в душу не я, а братец мой влез, так что зря ты меня в меркантильности обвиняешь, — хохотнул Илья. — А во-вторых, мое дело как раз не сторона, тут ты глубоко ошибаешься.

— Не пойму я что-то ничего, — тупо проговорил Смешарин. — Опять про братьев каких-то толковать начали… Это к чему?

— К тому, — терпеливо пояснил Илья, — что убивать эту, как ты выразился, приблуду — глупо. Прежде всего потому, что она и впрямь успела уже о своих открытиях разболтать, где не надо. И тут нам отделаться легким испугом, как в истории со Штормом, не удастся. Так что убери руки, Павел Степаныч, и давай лучше спросим барышню, чего она хочет за молчание. Причем советую не тянуть время, потому что если мы с тобой еще можем сухими из воды выскочить, то, когда Ларисса сюда притащится, ситуация осложнится на порядок. А что касаемо братьев, то я — брат Женьки, вот какая история!