Далеко на западе у леса и реки послышались хохот и уханье стаи крикунов. Дункан прислонил ружье к камню и положил сучьев в огонь. Он взглянул в темноту на западе и прислушался к шуму. Затем поморщился и инстинктивно почесал в затылке. Он надеялся, что крикуны останутся вдали. Еще их не хватало.

За его спиной со склона сорвался камешек и подкатился к самому костру.

Дункан быстро обернулся. «Глупо устраивать лагерь под самым обрывом, — подумал он. — Если свалится камень покрупнее — им несдобровать».

Он стоял и слушал. Ночь была тихой, даже крикуны на время примолкли. Ну вот, свалился маленький камешек, и он уже перепугался. Надо взять себя в руки.

Он вернулся к камню и, когда наклонился, чтобы подобрать ружье, услышал отдаленный гул. Он быстро выпрямился, обернулся к обрыву, заслонявшему половину неба — гул усиливался! Одним прыжком он подскочил к Сипару, схватил его за руку и рывком поднял на ноги. Глаза Сипара открылись, и он растерянно замигал при свете костра.

Гул перешел в рев, и слышно было, как бухают громадные камни, перекрывая шум и шуршание сползающей вниз почвы.

Сипар выдернул руку и бросился в темноту. Дункан последовал за ним.

Они бежали, спотыкаясь в темноте, и преследовавший их грохот лавины наполнил ночь оглушительным громом. Несясь вперед, Дункан представлял себе, как ударяет ему в спину обломок скалы, как поток камней обтекает его ноги.

Ураганное облако пыли настигло беглецов, они задыхались и кашляли на бегу. Неподалеку, слева от них, подпрыгивал могучий обломок скалы, лениво ударяясь о землю.

И тут гром стих. Слышалось лишь шуршание земли и гравия, стекающего по склону.

Дункан остановился и медленно обернулся. Костер исчез, погребенный, без сомнения, тоннами породы. Звезды побледнели — свет их с трудом пробивался сквозь нависшее над долиной облако пыли.

Он услышал, что рядом пошевелился Сипар, и поднял руку, стараясь отыскать его, не зная точно, где он находится. Наконец Дункан дотянулся до проводника, схватил его за плечо и привлек к себе.

Сипара била дрожь.

— Все в порядке, — сказал Дункан.

«И в самом деле все в порядке, — уверял он себя. Ружье осталось цело. Запасной магазин и нож были приторочены к поясу, мешочек с рокахомини — в кармане. Недостает лишь фляги. Фляги и огня».

— Придется укрыться где-нибудь на ночь, — сказал Дункан. — Здесь неподалеку крикуны.

Ему не нравились ни собственные подозрения, ни то, что его сердце начали покалывать иглы страха. Он постарался избавиться от этих мыслей, выкинуть из головы, но они остались, лишь спрятались поглубже.

— Там колючие кусты, господин. Мы можем заползти в чащу. Крикуны нас не отыщут.

Путешествие сквозь колючки оказалось пыткой, но они все-таки проделали его.

— Крикуны и ты — табу, — сказал Дункан. — Почему ты их боишься?

— Я больше боюсь за тебя, господин. И немножко за себя. Крикуны могут забыть. Они могут не узнать меня, а потом будет поздно. Тут безопасней.

— Согласен.

Крикуны подошли к кустарнику и топотали вокруг. Они фыркали и пытались пробиться сквозь колючки, но в конце концов убрались восвояси.

Утром Дункан с Сипаром поднялись по склону, карабкаясь по громадной груде камней и земли, завалившей их лагерь. Пройдя по ложбине, прорезанной лавиной, они добрались до того места, откуда начался обвал.

Здесь они нашли углубление, в котором раньше лежал большой валун. Земля со стороны обрыва была подрыта, так что достаточно было одного толчка, чтобы валун покатился вниз, к костру.

А вокруг было множество следов Циты!

Теперь это была уже не просто охота. Нож был приставлен к горлу. Убить или быть убитым, останавливаться поздно. Игра кончилась, и нельзя было ждать милости.

— Ну что ж, — сказал Дункан. — Мне это нравится.

Он провел ладонью по стволу ружья, который сверкнул под полуденным солнцем. «Лишь один выстрел, — молил он. — Дайте мне хоть один раз выстрелить. На этот раз я не промахнусь. На этот раз она не отделается тремя клочками шерсти в траве, чтобы поиздеваться надо мной».

Он прищурился, вглядываясь в колеблющееся марево над рекой. Сипар примостился у воды. Через некоторое время он поднялся, подбежал к Дункану и сказал:

— Она переплыла реку. Она шла вброд, а потом плыла.

— Ты уверен? Может, она просто зашла в воду, чтобы мы исками ее на том берегу, а потом вернулась сюда.

Он взглянул на пурпурно-зеленую стену деревьев на том берегу. В лесу будет во сто крат труднее.

— Можно посмотреть, — сказал Сипар.

— Хорошо. Иди вниз по течению. А я поднимусь наверх.

Через час они вернулись обратно, не обнаружив никаких следов. Почти не осталось сомнений, что Цита перебралась через реку.

Они стояли бок о бок и смотрели на лес.

— Господин, мы ушли далеко. Ты смелый, раз ты охотишься на Циту. Ты не боишься смерти.

— Страх смерти — это для детей. Об этом и речи быть не может. Я не собираюсь умирать.

Они вошли в воду. Дно медленно понижалось, и проплыть пришлось не больше ста ярдов.

Они выбрались на берег и легли у воды, чтобы передохнуть.

Дункан оглянулся в ту сторону, откуда они пришли. Обрыв казался отсюда темно-синей полоской на фоне выцветшего голубого неба. В двух днях пути оттуда лежат ферма и плантация вуа, но кажется, что до них куда дальше. Они были затеряны во времени и пространстве и принадлежали другому существованию, другому миру.

Дункану казалось, что вся предыдущая жизнь потускнела, позабылась, потеряла связность. Как будто значимым был только этот момент, как будто все мгновения жизни, все минуты и часы, все вдохи, выдохи и удары сердца, и сон, и пробуждение вели к этому часу, к этой реке, к мгновению, когда ружье его слилось с рукой, когда он был охвачен жаждой убийства.

Наконец Сипар поднеся и пошел вдоль воды. Дункан сел и смотрел ему вслед.

«Ведь он вконец перепуган и все же остался со мной, — думал Дункан. У костра в первую ночь он сказал, что останется со мной до самой смерти, и он верен своей клятве. Как трудно разобраться в чувствах этих существ, как трудно понять, что за мысли, что за ростки эмоций, что за законы морали, что за смесь веры и надежды заполняют их души и руководят их существованием.

Ведь как просто было бы Сипару потерять след и сказать, что он не может его найти. Да и с самого начала он мог отказаться идти выслеживать зверя, но он шел, хоть и боялся. Никто не требовал от него преданности и верности, а он был предан и верен. Но верен кому? Дункану — пришельцу, чужому? Верен себе самому? Или, может быть — хоть это и казалось невероятным, — верен Ците?