Были также сообщения о поступках, считающихся неподобающими среди граждан: сексуальных, финансовых и прочих. Широкое распространение получила контрабанда, за которую сурово наказывали. Кроме того, герцога тревожили пираты, обосновавшиеся за узким морем в маленьком, но обнесенном стенами, неприступном городе Сеньян. От них было множество неприятностей, и чем дальше, тем больше.

Также герцог старался быть в курсе здоровья Священного Императора джаддитов в Обравиче и всего, что касалось его старшего сына и наследника Родольфо. Говорили, что он эксцентричный человек, но герцог хотел знать больше. Такие вещи могли иметь значение.

Интриги, заговоры и дипломатия того или иного сорта занимали большое место в жизни Серессы. Существующие вызовы и угрозы заслоняли мировые истины. Их необходимо было испепелять знанием, так же, как восходящее солнце Джада уничтожает туман вдоль каналов.

В данный момент, сидя у письменного стола, герцог внимательно изучал третий доклад об одном из городских жителей, вернувшемся домой прошлым летом с достаточным количеством денег, происхождение которых не удалось выяснить, чтобы вступить в дело, а затем – на прошлой неделе – оплатить ремонт и пристройку к лавке и дому своего отца. Было известно, что заплатил именно сын, был также известен банк, где он хранил деньги.

Отцом был портной, некий Черра. Сын, по имени Гвиданио, очевидно, был книготорговцем.

«Очевидно» – слово, которое герцог произнес намеренно – и про себя, и вслух. Были задействованы некоторые ресурсы, чтобы разузнать кое-что у отца во время примерки новой парадной одежды для одного из братьев Риччи.

Было установлено, что сын посещал прославленную школу в Авенье, а оттуда отправился в Милазию, оказавшись там в весьма драматичное для истории этого города время.

Он уехал из Милазии уже после убийства графа; в записях не указано, куда он отправился, что делал, но теперь он был дома с большими для такого молодого человека деньгами, и было непонятно, где и как он их получил.

Дело было неясным, но, вероятно, не имело никакой важности. Юный Черра мог быть ловким игроком или умелым вором (если он не занимался этим в Серессе, их это мало волновало). Или… он мог быть у кого-то на жалованье, и тогда это имело значение.

Также возможно, что он принадлежал к тем людям, которые могли быть полезны родному городу. Молодой человек, несомненно, получил очень хорошее образование.

Риччи принадлежал к тем людям, которые гордились своим умением проникать в сущность человека. Он решил, что имеет смысл побеседовать с молодым книготорговцем.

По крайней мере, человек, посещавший школу в Авенье, должен был его хотя бы развлечь. Риччи обнаружил, что ему недостает умных бесед на определенные темы. Это было неважно, но, конечно, это было важно.

* * *

Мой кузен, а теперь и деловой партнер, был добрым человеком. Можно даже было назвать его милым человеком, и он не возражал, если его поддразнивали по этому поводу. В то же время Алвизо не был глупцом. Вскоре после того, как мы стали совладельцами книжной лавки, он сообщил мне, что в то утро, когда я отсутствовал, отправившись на прогулку верхом на Джиле, приходил человек, который рассматривал непереплетенные карты побережья, но при этом не был похож на моряка. И что человек этот и задал обо мне пару не совсем случайных вопросов.

Человек приобрел карту Саврадии и ушел.

Я этого ожидал. Сересса гордилась тем, что она – свободная республика, но тем не менее внимательно следила за своими гражданами. Члены Совета Двенадцати наблюдали не только за угрозами извне.

Я ни для кого не представлял угрозы, но они желали сами в этом убедиться. Гуарино предупредил меня, когда я заезжал в Авенью по дороге домой, что, возможно, предстоят выборы нового герцога из числа членов совета и что мне следует обратить на это внимание.

– Я собираюсь стать владельцем книжной лавки, учитель, – ответил я тогда. – Зачем мне обращать внимание на такие вещи?

– Затем, что ты там живешь, и затем, что ты провел много лет здесь. Они узнают о тебе, Гвиданио, или захотят узнать. Будет лучше, если ты выяснишь все, что сможешь, о них, – пояснил он.

Мы уже поговорили о Милазии и о Морани ди Россо. Это произошло в первую же ночь моего возвращения в школу. Я рассказал учителю об убийстве человека во дворце в ту ночь, когда умер граф, но промолчал о том, что сделал шесть месяцев спустя – об убийстве другого человека в отместку за Морани. Гуарино был человеком честным и добродетельным. Я не хотел обременять его этим вторым убийством. Мы выбираем то, о чем хотим рассказать.

Он заплакал, когда услышал о Морани и его семье. Мы пошли в святилище и помолились за них. По правде говоря, это не принесло мне большого облегчения.

Я также не рассказал Гуарино о встречах с Адрией Риполи в Милазии и Бискио и о том, что она делала в обоих городах. То были не мои тайны, и я не мог ими делиться. Если бы Фолько захотел навестить своего старого учителя и по какой-то причине рассказать ему эту историю, он мог это сделать.

Странно было вести себя так осторожно с Гуарино, человеком, которому я доверял больше всех на свете. Я ощутил это, как еще один переходный момент в жизни, и принял на себя всю ответственность, потому что своим молчанием хотел защитить его и других, не себя. И это произошло тогда, когда я решил повернуться спиной к широкому миру, торговать книгами по медицине, поэзией, священными текстами Джада.

Тем не менее мир способен сам прийти к тебе, даже если ты ускакал от него на коне. Это было мне уроком.

Я уехал от Гуарино, поцеловав его на прощание и пообещав вернуться. Я не сказал ему, что страх стал отчасти причиной, заставившейся меня вернуться домой. Этим я защищал себя, свою гордость. Не знаю, что бы он мне ответил, он ведь хотел, чтобы я поехал в Милазию, считал, что его ученики обязаны служить миру и Богу, что это долг каждого человека.

Я поехал домой.

Заплатил кузену Алвизо столько, сколько он запросил за половину доли в деле. Это была очень справедливая сумма. Потом мы предложили владельцу соседней лавки, где продавали самые разнообразные товары – принадлежности для письма, мыло, очки, – уступить ее нам. Мы сломали стену между двумя лавками, убрали пыль и следы переделок и увеличили свои запасы товаров. Алвизо со своей семьей жил над лавкой.

По моему предложению мы продолжали торговать перьями для письма и очками. Мне казалось, что их уместно продавать вместе с книгами. Мылом мы торговать не стали, и я отнес целую коробку из оставшихся запасов матери. Зато мы нашли поставщика хороших свечей и прибавили их к товарам в лавке. Теперь, когда помещение расширилось, можно было поэффектнее выставить отдельные книжные листы и кожаные переплеты, в которые их можно переплести. У нас было много и готовых, переплетенных книг для тех, кто торопится (гости Серессы часто спешили) или кого цвет кожи волновал меньше, чем слова внутри.

В порту возле арсенала нанятый мною мальчик раздавал листки со сведениями о нашей лавке купцам, чьи корабли направлялись через море в честолюбивую Дубраву или плыли вдоль побережья. За пределами лагуны имелись рынки для продажи наших книг, и ни один город в мире не был расположен лучше, чтобы их обслуживать, чем Сересса, куда прибывали корабли со всего света.