Отойдя от компьютера, Генри перешел к центру комнаты и осмотрел пустую, аккуратно заправленную постель. Под окном, словно только что свалившись с кровати, лицом вниз лежала кукла Дэннер.

– О господи, – прошептал он, застыв на месте.

Это кукла. Всего лишь кукла.

Полная чушь. Эта кукла разговаривает. Она может встать и помахать рукой.

В его голове снова раздался голос Тесс, ее постоянный рефрен: Ты слишком остро реагируешь, Генри.

– Ну да, – ответил он воображаемой Тесс. – Я уверен, что это лишь стресс и нервное истощение.

Каждая мышца в его теле наполнилась желанием убежать, убраться отсюда к чертовой матери. Забыть о кукле, машущей из окна. Вернуться в ванную, промыть руку и наложить настоящую повязку, оставив дверь комнаты Эммы плотно закрытой за собой.

Не беспокоить.

Но нет. Генри заставил себя шагнуть вперед. Он подтолкнул туловище куклы носком ноги. Оно было плотное и неподвижное.

Или почти неподвижное.

Генри был уверен, что ее правая рука слабо шевелилась. Кисти рук – это старые садовые перчатки Тесс с зелеными пятнами. Он немного отступил и посильнее пнул куклу в бок. Никакого движения… но черт возьми, эта штука была плотная и тяжелая.

Это лишь кукла, мысленно повторил Генри.

Он сделал глубокий вдох, опустился на колени, положил руку на плечо куклы и ощутил легкую дрожь и тихое жужжание, похожее на то, какое можно слышать у высоковольтной линии.

– Вот дрянь! – Он отдернул пальцы.

Потом снова наклонился и заставил себя прикоснуться к кукле, чтобы перекатить ее на спину. Она была плотная, как настоящий человек из плоти и крови, только еще более тяжелая. Словно мертвый груз. Наконец кукла перевернулась; ее шея изогнулась и потянула за собой голову, так что появились глаза. Но эти глаза не пялились в потолок. Они глядят прямо на Генри.

Он отпрыгнул с приглушенным вскриком.

– Папа?

Эмма вошла в комнату у него за спиной.

Генри медленно отвернулся от куклы Дэннер. Лицо его дочери покраснело и вспухло, повязка на руке размоталась.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он резким, обвиняющим тоном. Эмма испуганно отступила от него, и он смягчил голос: – Мама только что поехала за тобой.

– Уинни подвезла меня до дома.

– Уинни? Что она здесь делает?

– Я позвонила ей из кинотеатра. Она все равно была в городе по своим делам, поэтому согласилась подбросить меня.

– Твоя мама сойдет с ума от беспокойства, когда узнает, что тебя нет. Сюда звонил сотрудник кинотеатра.

Подбородок Эммы начал дрожать.

– Я надеялась, что он не дозвонится до вас. Мне не хотелось впутывать вас в это. На самом деле, ничего страшного не случилось. А Уинни… она предложила звонить ей в любое время, если мне что-то понадобится.

Генри кивнул.

– Я улажу дело с твоей мамой, – пообещал он, стараясь говорить ровно и спокойно. – Так что случилось в кинотеатре?

– Я вроде бы упала в обморок или что-то вроде того, – сказала девочка. – М-м-м… папа?

– Да? – он нервно покосился на куклу.

– У тебя из руки течет кровь, и ты уже заляпал всю комнату.

– Извини, – сказал он и посмотрел на руку, с которой свисали обрывки туалетной бумаги. – Я немного порезался во дворе.

– Тогда мы квиты, – она со слабой улыбкой подняла забинтованную руку.

– Твоя кукла, – сказал Генри, с трудом ворочая языком. – Почему она такая тяжелая?

– Это песок, – объяснила Эмма. – Я набила ее пакетами песка из моей старой песочницы.

Комната Эммы становилась темной и зыбкой. Генри слышал собственные слова в каком-то другом измерении: Нам нужно нагрузить ее, чтобы она не всплыла.

– Папа, с тобой все в порядке?

Генри не мог ответить. Он снова находился под водой. И на этот раз кукла Дэннер тонула вместе с ним.

Эмма стояла на четвереньках и проводила ватной палочкой, смоченной в перекиси водорода, по пятнышкам крови, которые оставил ее отец на ковре. Что он вообще делал в ее комнате? И как Дэннер оказалась на полу?

– Он не сделал тебе больно, правда? – обратилась она к Дэннер, которая снова сидела на кровати.

Кукла не ответила.

Эмма вернулась к чистке ковра. Когда перекись водорода соприкасалась с кровью, она начинала пузыриться, и пятно исчезало. Потом она отскребла остатки чистой влажной тряпочкой.

У нее гудело в голове. Даже сейчас, когда она приняла душ и переоделась, Эмма по-прежнему ощущала себя грязной. Голоса ее родителей на кухне звучали приглушенно, но достаточно отчетливо, чтобы она могла понять, о чем они спорят. Она снова и снова слышала свое имя.

Отвлекшись от Дэннер, ватных палочек, перекиси водорода и кровавых пятен, Эмма вышла в коридор и подкралась к лестнице, где начала слушать.

– Генри, я не говорю о шоковой терапии и подобных вещах, – услышала она голос своей мамы. – Речь идет только об оценке ее состояния. Мы больше не можем игнорировать ее поведение. Особенно теперь, когда оно становится… опасным.

– Эмма не представляет опасности, – возразил ее отец.

– Она напала на Мэл, Генри. Мне сказали, что у нее случилась истерика. Она кричала и каталась по полу. Ради всего святого, Генри, она обмочила трусики! Подумай, как это было унизительно для нее! Возможно, это не психиатрический случай. Может быть, это связано с неврологией, с нервными припадками или чем-то в этом роде. Ты годами закреплял ее одержимость Дэннер; но что, если Дэннер – это лишь какой-то… я не знаю… симптом?

– Ей нужен не врач, – сказал Генри.

– Тогда что ты предлагаешь? Шамана? Может быть, экзорциста? Господи, Генри, наша девочка больна! Если бы она сломала руку, то ты бы первым делом отвез ее в травмпункт. А здесь то же самое. Тебе пора всерьез отнестись к этому.

– Я очень серьезно отношусь к этому, – сказал ее отец.

– Мы уже не просто говорим о воображаемой подруге. Мы говорим о буйном поведении и о возможности того, что она устроила пожар…

– Эмма не устраивала пожар.

– Я понимаю, что ты хочешь защитить ее, Генри. Бог знает, что и я хочу того же самого. Но если она нуждается в помощи, то бездействие лишь ухудшит положение.

– Не в этом дело, – вздохнул ее отец.

– Мэл рассказала мне, что на самом деле произошло в хижине. Как ты мог солгать мне? Есть еще что-то, о чем ты не рассказал?

– Больше ничего.

– А разве тот факт, что Эмма разбила окно кулаком и заявила, что ничего не помнит об этом, вовсе не волнует тебя? Боже! Как ты мог не поделиться этим со мной? Я же ее мать, ради всего святого!