Я перепугался не на шутку, я был почти в панике. Я отчаянно хотел сбежать. Я пытался дышать размеренно, думал позвать на помощь. Я пролежал без сна почти всю ночь, сжимая у бедра раскрытый складной ножик, мне всерьез казалось, что меня убьют. Егерь тем временем всю ночь разговаривал во сне — бормотал и резко сдавленно вскрикивал.

Рассвет принес облегчение, ощущение собственного идиотизма, злость и осознание, как мне на этот раз повезло. Мы принялись штурмовать обледенелые скалы и к семи утра были на вершине. Егерь сидел, в нетерпении пиная камни. Я окидывал взглядом Руанду, Уганду и Заир, пытаясь вообразить, будто они когда-то были сплошным дождевым лесом, полным горилл. Проводник явно желал немедленно отправляться обратно, я готов был остаться там навеки. От этой участи его спасли сгустившиеся тучи, которые закрыли весь вид и вынудили нас пуститься в обратный путь.

Если вчера главной задачей было загнать противника до инфаркта, то сегодня — устроить ему перелом. Мы молча летели вниз, прыгая по скалам, петляя и резко сворачивая на мокрой крутой тропе. Проводник явно торопился покончить с работой и снова засесть в угрюмом молчании у себя на станции. Я торопился оставить гору с моей бессонной ночью позади и избавиться от этого убийцы.

Мы пронеслись по обледенелым скальным уступам. Мы промчались через полузамерзшую вересковую топь, через рощи редколесья, через дождевой лес и бамбук. И уже в седловине, спускаясь по другой тропе, не по вчерашней, егерь замедлил шаг. Явно не от усталости и уж тем более не из заботы обо мне. В нем появилась настороженность, даже зажатость. Я впервые заметил у него на лице какое-то подобие эмоций.

Лес слегка раздался, открывая более далекие виды, рядом с тропой струился живописный ручей. Теперь мы шли медленно, по ровной земле. Через ручей перебрались по бревну. Еще минута, и за соседними деревьями наметился просвет. А потом, откуда ни возьмись, перед нами возникла хижина Фосси.

Простая, маленькая, заколоченная. На крыше реял руандийский флаг. Я двинулся к ней, егерь стал меня отгонять. Я подошел ближе, и этот великий немой начал объяснять по-французски, на суахили и даже на ломаном, но вполне понятном английском, что это запрещено. Я миновал хижину и, пока он не уволок меня прочь, целую минуту стоял у могил Фосси и остальных приматов.

Фосси, Фосси, чокнутая ты неуживчивая воинствующая мизантропка-самоубийца, посредственный ученый, морочащая голову преданным студентам, — не появись ты в Руанде вовсе, возможно, часть горилл осталась бы в живых; Фосси, ты и заноза в заднице, и святая, я не верю ни в душу, ни в молитвы, но я буду молиться о твоей душе, я буду помнить тебя до конца дней своих в благодарность за ту минуту у могил, когда я ощущал лишь светлую, очистительную печаль от возвращения к дому, где остались одни призраки.

Меченого я недолюбливал, как недолюбливало его все стадо, — редко мне попадались настолько несимпатичные личности. Примерно в это время я как раз стал обращать внимание на индивидуальные особенности с научной, исследовательской точки зрения. До тех пор я много лет опирался на теорию о том, что ранг влияет на здоровье животных, что низкоранговые самцы больше подвержены различным стрессогенным заболеваниям. Ранг — это судьба, и все тут. Но более свежие наблюдения подсказывали, что в жизни павиана есть вещи поважнее ранга. Ранг действительно влиял на физиологические характеристики, и все же, как выяснялось, гораздо более важную роль играла обстановка в обществе, в котором этот ранг себя обнаруживал, — так, гормональные показатели у самца, имевшего высокий ранг в стабильной иерархии, сильно менялись в смутное время. И хотя ранг влиял на физиологию, куда важнее было иметь опору, которая позволит выжить в трудные времена, то есть обрасти социальными связями. Скажем, у тех самцов, которые больше остальных занимались взаимным грумингом и чаще подсаживались к другим, независимо от ранга отмечался самый низкий уровень стрессовых гормонов. Это была епархия Исааков и Нафанаилов. Но, пожалуй, самое главное — решающим параметром оказывались личностные характеристики. Например, в какой степени вы принадлежите к поведенческому типу А? Если ваш заклятый враг улегся вздремнуть в пятидесяти шагах от вас, вы продолжите заниматься своими делами или воспримете это как наглую провокацию, плевок в лицо и повод накрутить себя? Если вы из тех павианов, для которых прикорнувший в непосредственной близости соперник — личное оскорбление, то уровень стрессовых гормонов в покое у вас в среднем в два раза выше, чем у самца, который закрепился в своем ранге и в ус не дует.

Так что о личности и характере я думал много, а характер у Меченого был не сахар. По существу он оказался самой большой сволочью со времен Навуходоносора, только у него к сволочизму прилагались смекалка, выдержка и бесстрашие. Он был мелким и щуплым и непременно вызывал бы этим мое сочувствие, если бы не его непрошибаемая подлость, которая перечеркивала все достоинства. Он напоминал мелких, но крепких татуированных пацанов с жилистыми руками, которые в пьяной драке в баре уделывают рослых увальней с мягким пивным брюхом. Татуировок у него не наблюдалось, зато на косой морде красовалась отличительная метка.

Меченый пришел в стадо в смутное время. Он был еще подростком и на выкрутасы старших, играющих в кистоунских полицейских[15], смотрел с почти ощутимым презрением. «Ну-ну, погодите пару лет…» — читалось в его глазах. А пока он доминировал в своей возрастной категории. Когда пришла пора перебираться в высшие эшелоны, он действовал уверенно, твердо и самыми грязными методами. В одной из стычек он отделал пугливого Рувима, и тот, признавая поражение, задрал зад. Что это означает, известно любому павиану от мала до велика. Означает это «я сдаюсь, все, хватит, не надо больше». И, как известно любому павиану от мала до велика, победителю остается смерить этот зад взглядом, или оседлать его, или еще каким-нибудь общепонятным способом продемонстрировать превосходство — и все на этом. Таковы правила, это азбучная истина сродни тому, как в бейсболе каждой команде положено только три аута на иннинг. И вот Рувим выставляет зад, Меченый подходит засвидетельствовать, все по правилам, но в последнюю секунду Меченый, подавшись вперед, вонзает в подставленный зад клыки. Беззаботные годы ушли безвозвратно.

Меченый попросту не мог без подлостей. Дамы не питали к нему теплых чувств, особенно когда волей обстоятельств оказывались на несколько дней у него в наложницах. Он изводил самок, походя отвешивал оплеухи детенышам, донимал стариков — Хромого и Десну. В один памятный день он взъелся за какой-то проступок на бедную изнервничавшуюся Руфь и загнал ее на дерево. Обычно в таких случаях самка, пользуясь редкой возможностью сыграть на том, что она мельче и легче самца, повисает на самом дальнем конце тонкой ветки, спасаясь там от зубов преследователя, которому вес не позволит до нее добраться. Оставшийся с носом самец, как правило, в отместку старается хотя бы не дать ей слезть, и она так и висит, вереща, пока самцу не надоедает караулить. И вот Руфь стремительно взлетает на дерево, Меченый за ней, Руфь перелетает на спасительный край. Меченый проворно карабкается на более прочную и толстую ветку прямо над ней. И мочится ей на голову.