«Да, стой и смотри, сколько хочешь, будто это твой сериал, но больше мыть себя я тебе не позволю. И вообще пошли вы все к черту, ты, Соломон, все вы!»

Кармин направился к двери. Он был доволен собой! Единственно, что нужно было сделать, — просто повысить голос и… Его что-то остановило, какое-то препятствие. Если точнее — ладонь матери, которая сильно толкнула Кармина в грудь, прямо в то место, где сердце.

— Что ты сказал, мальчик? Я не расслышала.

Голос матери оглушил Кармина и совершенно сбил с толку. Он моментально вернулся к своей привычной роли испуганного ребенка, так же легко, как входил в свой образ на улице. Мать снова возвышалась над ним огромной недосягаемой башней, угрожая обрушить на голову весь мир.

Кармин чувствовал, как бешено колотится сердце, и был уверен, что Эва тоже это ощущает. Во рту пересохло, задрожали ноги. Его воля к сопротивлению неожиданно с треском сломалась. Бравада куда-то улетучилась, как птичка из клетки, когда открыли дверцу.

— Я… я… сказал… что… что я…

— Что ты?

— Я… я… я…

— Ты осмелился повысить на меня голос, мальчик! Кем же ты себя вообразил?

— Извини! — выпалил он.

— Раздевайся! — рявкнула Эва.

Он повиновался, сбросив халат на пол. Эва посмотрела на халат. Кармин поднял его и повесил. Она смерила сына взглядом с головы до ног, голого, трепещущего. Ее глаза остановились на его сморщенном съежившемся члене. Потом приблизилась вплотную, схватила за челюсть, глубоко впившись ногтями в щеки, заставив губы раскрыться.

— Никогда больше не повышай на меня голос, мальчик! Слышишь? Никогда!

Кармин попытался сказать «да», но ее пальцы туго сжимали его зубы, а ногти угрожали разорвать кожу. Он хотел кивнуть, что согласен, капитулирует полностью и безоговорочно, но не мог пошевелить головой. Так крепок был захват Эвы.

— Что, мальчик, попытался стать независимым? — усмехнулась она. — Захотел стать мужчиной? Но ты не мужчина. Ты никогда не был мужчиной! — Она продолжала впиваться ногтями ему в кожу, ее лицо исказилось дикой злобой. Кармин был парализован ужасом. Такой он Эву еще не видел. — И никогда им не будешь! Ты слабак! Ты жалкий кусок дерьма, как и твой трус отец. А теперь на колени! — приказала она, отпуская его.

— Что?

— Становись на свои поганые колени!

Кармин повиновался.

Эва сбросила шлепанцы, обошла его вокруг. Он услышал, как сзади стукаются друг о друга ее медальоны и бренчат цепочки.

Первый удар по голове был настолько сильный, что там, внутри, все содрогнулось — мозги, глаза, зубы, язык, все. Во второй раз она постаралась ударить еще сильнее. Кармин вскрикнул, из носа потекли сопли. А она продолжала бить что есть силы по макушке и затылку. Била шлепанцем. Они были у нее резиновые с пластиком, но массивные.

Кармин стоял на коленях, упершись руками в пол, вздрагивая при каждом ударе. А Эва била его и била. Несколько ударов пришлись по лицу и ушам, затем по шее, вызывая громкие мучительные стоны, настолько было больно.

Удары обжигали, кусали, жалили, жгли. Она была опытная мучительница и три раза точно попала в одно и то же место рядом с макушкой. Кожа на голове горела, словно ее сначала ободрали, а потом обварили кипятком. Вначале Кармин считал удары, но сбился со счета, а удары не ослабевали, и Эва не уставала. Если один удар получался мягче, то следующий был во много раз сильнее.

Вскоре его сознание стало медленно меркнуть. Когда мать в очередной раз попала по уху, вызвав жутчайшую боль, Кармин подумал, что можно обратиться за помощью к копам. Но ведь у Соломона там все схвачено, поэтому единственное, чего он добьется, — публичной казни в «НКБС». Им даже не надо будет брить ему голову.

Боль становилась непереносимой. При каждом ударе перед глазами взрывался сноп белых звезд. Из носа потекла кровь. А потом боль пропала, он перестал чувствовать удары.

Наконец она уронила шлепанец на пол.

— Давай полезай в свою ванну!

Кармин надеялся, что битье измотало ее, но напрасно. Эва терла его сильнее, чем обычно, сдирая лоскуты кожи со спины и ног. Вода в ванне порозовела. Он смотрел на аквариум. Какое же раздолье рыбкам, как им легко живется! Ничего не делай целый день, только плавай. Главное — выгляди красиво, а потом умри.

Кармин вспомнил отца и Луситу. Они любили его. Это такое счастье, когда тебя любят. Будь они сейчас живы, все было бы иначе. Жаль, что он тогда не умер вместе с отцом.

Кармин заплакал. Беззвучно. Как всегда, когда унижение, которому его подвергала мать, становилось невыносимым. На мокром лице слез не было заметно.

Но в принципе она права. Он действительно не мужчина. Слезы принесли облегчение. Одновременно сработал и мочевой пузырь. Хорошо хоть, что Эва добавляла в мыло «Деттол». Значит, есть надежда, что раны не загноятся.

Эва ощущала исходящий от Кармина смрад страха. Этот поганец даже блефовать как следует не смог, не хватило силенок. Стоило ей рявкнуть, топнуть ногой, и он прогнулся. Ничтожество. Она знала, что он писает и пытается скрыть это. Ей хотелось засмеяться. Она также ощущала запах слез, которые текли по его лицу. Словно морская вода смешивалась с пресной. Слезы печали и горя всегда насыщены солью, вот как сейчас у Кармина. Он плачет, жалеет свое ничтожное, бесполезное существо. И оплакивает своего папу. И эту сучку Луситу. Знал бы он, что случилось с Луситой! Она как-нибудь покажет ему фотографии. Эва велела убийцам отца Кармина, чтобы они порубили Луситу на куски еще живую. Они так и сделали.

Эва продолжала яростно скрести его спину и плечи, взбивая розоватую пену. Злоба полностью не исчезла, и она подумывала, не побить ли сына еще.

Эва почувствовала запах чего-то знакомого, но совершенно для Кармина неожиданного. Придвинула нос ближе, глубоко втянула воздух и ощутила вкус металла, технического масла, дыма. Оружие! Она всегда ощущала этот запах, очень сильный, от тех, кто окружал Соломона. Иногда через несколько недель после того, как они провели экзекуцию или попали в перестрелку. Но как мог такой запах исходить от ее сына, жалкого ничтожества? Эва снова принюхалась, вдохнула настолько сильно, что начало жечь ноздри. Определенно оружие. У Кармина? Разве такое возможно?

Она внимательно проанализировала запах и определила в нем намек на некоторое смущение.

— В кого ты стрелял?

Кармин чуть не подпрыгнул в ванне. Выплеснул воду на пол, на глазах слезы, губы трясутся.

— Я… я… ни в кого не стрелял!

Его глаза расширились от ужаса.

Эва просто не могла вообразить, что он способен наставить на кого-нибудь пистолет, не говоря уже о том, чтобы спустить курок. У него не хватило бы смелости. Чтобы убивать, в душе должна быть сталь. А в его душе нет ничего, кроме дерьма.

— Я чувствую у тебя запах оружия. Почему? И не смей мне врать, мальчик!