– Вот видишь. А я-то уж думал, что в моем возрасте ничего подобного не бывает.

Я сказал это как только мог кротко, словно пристыженный.

– Хитрая бабенка… И кто же она такая, позвольте узнать?

– Мы с ней познакомились на ужине в день рождения мамы. Она дочь друзей нашей семьи. Я договорился поужинать с ней… выпить по рюмочке…

– Хватит… Последний раз в жизни с тобой говорю. Значит, бросаешь меня ради первой попавшейся промокашки?

– Детка, такова жизнь…

– Подонок, ты помнишь, что ты мне обещал? Обещал, что если когда-нибудь в кого-нибудь влюбишься, то только в меня.

– Не глупи, Дюймовочка. Это несерьезно.

– Сам ты несерьезный. И теперь он мне говорит: «Я по самые яйца встрескался в какую-то шлюху, подругу моих родителей…»

– Ничего я такого не говорил. И никакая она не шлюха.

– Ах, нет? Выходит, это она тебя соблазнила, как… какого-то сосунка… Представляю: ты петушишься, хорохоришься, выливаешь на себя ушат одеколона, а сам… будто ни при чем. Так как: уже успели трахнуться или приберегли это на сегодня?…

– Дюймовочка, пожалуйста…

– «Дюймовочка, пожалуйста…» Так вот, слушай: сегодня я пойду гулять одна. У меня тоже есть поклонники, чтоб ты знал.

Наконец-то.

Выйдя на улицу, я предупредил о своих перемещениях ангелов-хранителей, которые, сидя в «опеле», коротали время, перекидываясь в картишки. Мотоциклиста и след простыл. Скорей всего, видя, что я не собираюсь скрываться от наблюдения, папенька решил отказаться от его услуг. Идти пешком не хотелось, и я подумал про Багиру, но как раз в этот момент перед «опелем» проехало такси, и я почти инстинктивно остановил его. Я никогда так и не узнаю, навредило мне это такси или спасло мою шкуру, но теперь я могу об этом рассказать.

В холле у моих Досточтимых Родителей не было ни консьержа Мариано, ни жандарма в форме. Зато парад громил был впечатляющим: двое расхаживали по улице, еще двое – по вестибюлю, и двое сторожили наверху, у дверей квартиры; это не считая тех, кого я не видел. Похоже было, что все они поддерживают между собой радиотелефонную связь, по крайней мере у каждого из уха что-то свисало. Один из нижних попросил меня воспользоваться служебным лифтом. Не успел я показаться у центрального входа, как заверещала какая-то электронная штуковина, у меня было такое впечатление, будто развели подъемный мост. Из верхних громил тот, что помощнее, раз двадцать пять звонил в дверь, пока ее наконец не открыла маменька, – случай, безусловно, неслыханный. Однако внешний вид ее мало чем отличался от обычного: блуза, расшитая экзотическими узорами, макияж для просмотра телевизора и жемчуг для домашнего обихода. Мне даже показалось, что она не так нервничает, как можно было предположить. В чем дело? Валиум? Сауна? Заботливые лапы Гонсалито?

– А, Пабло Хосе, проходи, сынок. Это просто безумие. Мы остались без служанки (этот варвар, твой отец, выгнал ее сегодня утром, я потом расскажу), и я не понимаю, что происходит с Эусебией, почему она не открывает дверь? – Пройдя чуть дальше по служебному коридору, она возвысила голос: – Эусебия, ты что, не слышала?! – И снова переключилась на меня: – Тебе совсем не идут эти усы, Пабло Хосе. – Она подставила мне для поцелуя сначала одну щеку, потом другую. – С ними ты похож на футбольного судью, только очень толстого… Надо бы тебе позаниматься на тренажерах, сынок. И сбрей ты эти ужасные усы.

Тут послышался шум опорожняющегося бачка и водопроводного крана, доносившийся из служебного коридора. Вскоре вслед за этим показалась Беба, вытиравшая руки о подол.

– Ты что, не слышала звонка, Эусебия?

– Слышала, как не слышать, такой трезвон развели, но я в клозете сидела, писала…

– Я уже тебе говорила, что, когда ходишь в уборную, не обязательно рассказывать, что ты там делала. В прошлый раз ты выкинула такую же штуку в присутствии сеньоры Митжанс.

– Не хотите знать, так не спрашивайте… А то вишь ли, какая цаца. Что, эта Митжанс по-маленькому не ходит, что ли? Бо-о-о-же правый… чего только не бывает на свете!

Первый сеанс семейного общения взяла на себя маменька, которая, как только представилась возможность, увела меня в гостиную. Мы сели между двумя раскрашенными Вседержителями (в свое время ее никаким макаром было не убедить, что Вседержителей надо выставлять только поодиночке), и я расположился мирно выслушать рассказ маменьки о событиях дня. В результате выяснилось, что смиренная супруга и мать стала жертвой тройного заговора, в котором участвовали: нетерпимый и упрямый супруг, наглая и упрямая кухарка и бесчувственные и упрямые сыновья, особенно старший. The First, который наглядно проявил свою бесчувственность, упрямо не звоня ей по телефону. После того как маменька закончила свое красочное повествование, я решил, что пришло время кое-что разузнать самому.

– Мама, ты давно разговаривала с неким Робельядесом?

– М-м-м, да нет.

– Никто не звонил, не спрашивал Себастьяна?

– Не знаю… Твой отец-параноик часами сидит в библиотеке и сам отвечает на все звонки. Видишь огонек? И так весь день.

Она указала на стоявший на столике телефон, имея в виду лампочку, загоравшуюся при звонках, ну, скажем, по общественной линии.

– И ты никому не рассказывала про случай с Ибаррой, про который я упоминал?… Про того невоспитанного господина, по чьей вине все это творится?

– Никому. Только Гонсалито и госпоже Митжанс. Ну, может, еще кое-кому из подруг. Но твоему отцу я не сказала ни слова, поверь мне. А, да, теперь припоминаю, что звонил какой-то странный господин и спрашивал твоего брата…

– В каком смысле странный?

– Не знаю, сынок, странный, и все тут. Он все время повторял какое-то словечко… не помню точно, но это раздражало меня больше всего. Он спросил Хуана Себастьяна, и я ответила, что он в поездке, на севере.

– В поездке на севере, и больше ничего? Ты не упоминала про Ибарру?

– Про кого?

– Мама, пожалуйста, про Ибарру, этого невоспитанного господина?

– Как ты хочешь, чтобы я про него упоминала, если мне даже никак не запомнить его имя?

Так и есть. Теперь можно было не сомневаться, что та часть отчета Робельядеса, где говорилось про Ибарру, исходила от маменьки. Я предпочел оставить эту тему в покое, не хватало только вывести ее из себя, чтобы мне пришлось выдумывать новые небылицы.

Следующий сеанс семейного общения состоялся с Бебой на кухне. Не успел я войти, как она, обтерев руки о передник, влепила мне два поцелуя, чего обычно не осмеливается делать в присутствии маменьки. Она как раз собиралась делать пирожки из теста, которое стояло у нее на галерее.

– Чего ждешь, поди поговори с отцом. Ступай, ступай, дай мне заняться пирожками, а то мать будет сердиться. Она теперь от сырой рыбы да от травы морской нос воротит: «слюни», говорит… Сам посуди, кому охота есть слюни, когда есть пирожки? А без девчушки этой у меня на все рук не хватает…