Граф де Гиш, который не был настолько влюблен, чтобы бросить вызов столь опасному сопернику, не только покинул ее, но даже поссорился с ней, наговорив кучу довольно неприятных вещей.

Мадам не без грусти заметила, что король действительно привязался к Лавальер. Чувство, которое она испытывала, возможно, нельзя было назвать ревностью, и тем не менее Мадам, наверное, была бы рада, если бы, не пылая истинной страстью, король сохранил бы определенную привязанность к ней, пусть не обладающую силой любви, но все-таки наделенную ее прелестью и очарованием.

Задолго до замужества Мадам предсказывали, что граф де Гиш влюбится в нее, и в самом деле, как только он расстался с Лавальер, пошли разговоры, будто он любит Мадам, причем заговорили об этом, быть может, даже раньше, чем такая мысль пришла ему в голову. Подобная молва льстила его самолюбию. И, чувствуя такое предрасположение, де Гиш не прилагал особых стараний, чтобы помешать себе по-настоящему влюбиться, не говоря уже о том, чтобы воспрепятствовать возникновению подозрений на сей счет.

В ту пору в Фонтенбло репетировали балет[128]с участием короля и Мадам, это было самое приятное зрелище из всех когда-либо виденных – то ли из-за места, где оно проходило, – на берегу озера, то ли из-за счастливой мысли заставить двигаться из конца аллеи всех многочисленных участников спектакля, которые, постепенно приближаясь, освещались фавнами, совершавшими свое антре, танцуя перед сценой.

Во время репетиции балета граф де Гиш очень часто оказывался рядом с Мадам, так как танцевал в той же сцене. Он еще не осмеливался говорить ей о своих чувствах, но в силу установившихся близких отношений с ней отваживался спрашивать, как ведет себя ее сердце и не задето ли оно. Мадам с очаровательной снисходительностью отвечала ему, и порой он позволял себе вольность бежать прочь, восклицая, что ему угрожает неминуемая гибель.

Мадам воспринимала это как галантное развлечение, и не более того. Окружающие оказались проницательнее. Как уже говорилось, граф де Гиш недвусмысленно давал понять, что у него на сердце, и вскоре на сей счет пошли разговоры. Дружеские чувства, которые питала Мадам к герцогине де Валантинуа, немало способствовали мнению, будто у них существует договоренность, и Месье, казавшегося влюбленным в госпожу де Валантинуа, считали жертвой брата и сестры. Однако, по правде говоря, госпожа де Валантинуа почти не вмешивалась в их галантные отношения, и, хотя брат не скрывал от нее своей страсти к Мадам, не она стояла у истоков связей, возникших впоследствии.

Меж тем привязанность короля к Лавальер все возрастала; он очень преуспел в своих отношениях с ней, хотя оба проявляли сдержанность. Король не встречался с Лавальер ни у Мадам, ни во время дневных прогулок, а лишь на вечерних, когда, выйдя из коляски Мадам, шел к коляске Лавальер, окошечко которой было опущено, и, так как дело происходило под покровом ночи, разговаривал с ней без всяких помех.

Но отношения королевы-матери с Мадам не стали от этого лучше. Когда все поняли, что король вовсе не влюблен в Мадам, так как влюблен в Лавальер, и что Мадам не возражает против того внимания, каким король окружает эту девушку, королева-мать почувствовала досаду. Она соответствующим образом настроила Месье, тот впал в амбицию, возмутившись тем, что король влюблен во фрейлину Мадам. Мадам, со своей стороны, во многих вещах не проявляла должного уважения к Месье. Таким образом, недовольство нарастало со всех сторон.

В то же самое время широко распространились слухи о страсти графа де Гиша. Месье, которому вскоре об этом сообщили, не преминул выразить ему свое неудовольствие. Граф де Гиш то ли из прирожденной гордости, то ли от огорчения, что Месье известна вещь, которой ему лучше было бы не знать, имел с Месье довольно резкое объяснение и порвал с ним, словно был ему ровней. Это произошло публично, и граф де Гиш покинул двор.

В тот день, когда это случилось, Мадам находилась у себя и никого не принимала. Она приказала пускать лишь тех, кто с ней репетировал – граф де Гиш был в их числе, – понятия не имея о том, что произошло. Когда король пришел к ней, она рассказала ему, какое распоряжение отдала. Король с улыбкой ответил, что ей неизвестно доподлинно, кого именно не следует допускать, а затем рассказал о том, что произошло между Месье и графом де Гишем. Об этом узнали все, и маршал де Грамон, отец графа де Гиша, отослал сына в Париж, запретив ему возвращаться в Фонтенбло.

Тем временем в министерских делах спокойствия было не больше, чем в любовных, и хотя после смерти кардинала господин Фуке попросил у короля прощения за все прошлое и король даровал ему это прощение, так что Фуке, казалось, восторжествовал над остальными министрами, погибель его, однако, была предрешена.

Госпожа де Шеврёз[129], по-прежнему сохранявшая какую-то долю того огромного влияния, которое имела прежде на королеву-мать, предприняла попытку с ее помощью погубить господина Фуке.

Господин де Лэг[130], по слухам, тайно женившийся на госпоже де Шеврёз, был недоволен суперинтендантом; он-то и руководил действиями госпожи де Шеврёз. К ним присоединились господин Летелье и господин Кольбер. Королева-мать совершила путешествие в Дампьер[131], и там они пришли к соглашению устранить господина Фуке, а затем добились согласия короля. Решено было арестовать суперинтенданта. Однако министры, опасавшиеся, правда, без всяких на то оснований, что в королевстве у него найдется достаточное число друзей, уговорили короля поехать в Нант, дабы оказаться поближе к Бель-Илю, только что приобретенному господином Фуке, ставшим теперь там хозяином.

Решение об этом путешествии приняли задолго до того, как было высказано соответствующее предложение, и потом под разными предлогами начали заводить о нем разговоры. Господин Фуке, даже не подозревая о том, что целью сего путешествия была его гибель, ничуть не сомневался в прочности своего положения, и король, дабы окончательно усыпить его недоверие, вместе с остальными министрами обращался с ним с такой отменной любезностью, что никто уже не сомневался: править будет именно он.

Король давно выражал желание посетить Во и посмотреть великолепный дом суперинтенданта, и хотя из предосторожности господину Фуке не следовало бы показывать королю свои владения, со всей очевидностью свидетельствовавшие о недобросовестном употреблении финансов, а королю по своей доброте следовало бы отказаться от посещения человека, коего он собирался погубить, тем не менее ни тот, ни другой не выдвинули никаких возражений.