– Считай, пришли, – отозвался тот. – Вон, прямо за поворотом.

Все с энтузиазмом поспешили за Пасюком. Но Костромиров еще задержался, зачарованно рассматривая испещренные рисунками камни. Его заинтересовало то обстоятельство, что техника, которую использовал первобытный художник, сильно отличалась от всех известных ему ранее образцов кроманьонской наскальной живописи. Здешние рисунки были не то что примитивнее (хотя это тоже присутствовало), а носили значительно более условный, даже абстрактный характер. Причем до такой степени, что догадаться о том, что именно хотел изобразить живописец, можно было далеко не всегда, и то если активно подключить фантазию.

Правую стену густо покрывали изображения, в которых угадывались фигурки, а точнее символы, всевозможных животных; кого тут только не было: олени, лоси, медведи, лисы, волки, кабаны и даже тигры с леопардами стояли, шли, лежали и бежали вперемешку с какими-то совсем уже трудноопределимыми, возможно вымершими, представителями местной фауны; и лишь единственная одинокая фигурка среди всего этого богатого зверинца явно напоминала человеческую – между, кажется, медведем и, возможно, тигром на коротких кривых ногах расположилось некое двуногое существо, сжимавшее в могучей шестипалой ручище (которая одна была прописана достаточно тщательно и реалистично) что-то вроде палки или примитивного копья.

Зато левая стена галереи была целиком посвящена разумным обитателям этих мест, являя собой настоящее батальное полотно, составленное из нескольких сцен. Первая изображала, как трое человекоподобных существ, одно из которых было вооружено трезубцем, подкрадываются к четвертому – безоружному; на второй – вооруженный аналогичным же трезубцем человекоподобный вонзал его в спину своего врага, а двое его соратников удерживали жертву за руки; третья сцена являла собой, по-видимому, апофеоз этого древнего сражения: поверженный враг лежал на земле, а победители склонились над ним, впиваясь в тело руками и зубами.

Любопытно, что в левом верхнем углу, чуть в стороне от сражающихся, имелось изображение еще одного человека – он стоял в статичной позе, опираясь на копье и подняв левую руку в повелительном жесте; раскрытая ладонь простертой руки была шестипала. Наверное, их вождь, догадался Горислав. При этом шестипалый вожак один в один походил на фигурку, нарисованную на правой стене тоннеля.

Ученый так увлекся, что, словно не доверяя своим глазам, водил пальцем по рисункам, а потом, подобрав несколько костей, стал пристально изучать их в свете фонарика. Наконец он отбросил кости и, сделав несколько фотографий, с задумчивым, даже озадаченным видом последовал за остальными.

Пасюк, Вадим и охотник с Борисом уже, видимо, проникли в святилище – их возбужденные голоса доносились из-за поворота галереи. Костромиров тоже завернул за угол и обнаружил, что тоннель заканчивается обширной каверной; подойдя ближе, он понял, что когда-то вход в открывавшуюся перед ним пещеру был замурован: по краям и внизу проема еще и сейчас сохранились следы разрушенной кладки. Шагнув внутрь, ученый осмотрелся и не поверил собственным глазам: перед ним действительно было древнее святилище дочжурчжэньской эпохи!

Округлая, вырубленная в кварцевом порфире крипта, площадью не менее ста квадратных метров, по форме напоминала внутренний вид буддийской ступы. Тем не менее никакого отношения к буддизму не имела. Более того, кажется, его первоначальное предположение оказалось ошибочным – храм не мог быть отнесен и к эпохе Бохайского царства. Скорее всего, сооружение принадлежало какой-то иной, неизвестной Гориславу и, весьма возможно, значительно более древней культуре.

Итак, по всей окружности залы располагались тринадцать замурованных ниш, но одна, четырнадцатая, что находилась в самом дальнем конце, как раз напротив входа, оставалась открытой. В ней помещалась сидящая в позе лотоса фигура. На присланной Пасюком фотографии изваяние было видимым лишь до пояса, отчего он и принял его первоначально за статую Будды. Однако на самом деле оно изображало совсем другое божество. Причем божество довольно отталкивающее, даже отвратительное: высеченный из смоляного камня истукан только нижней своей частью походил на человека; а выше это уже был уродливый монстр. Длинные, в могучих вервиях мышц ручищи, бочкообразная грудь и раздутая, будто хэллоуиновская тыква, голова, оснащенная тремя выпученными глазищами и острозубой пастью, раззявленной от уха до уха в плотоядной ухмылке; из пасти, бессильно опустив руки, свисали три человеческие фигурки. Вот каково было божество, которому, по всей видимости, и посвящался этот храм!

Поскольку пол святилища лежал несколько ниже уровня галереи, внутрь вел ряд ступенек. И как заметил Костромиров, довольно истертых. Значит, в свое время храм активно посещался. Спустившись, он сначала обошел все помещение вокруг, осматриваясь и фотографируя.

На каждой из тринадцати замурованных ниш был изображен один и тот же знак: санскритская мантра «Хум», используемая иногда, как он знал, в качестве охраны от демонических сил.

Пол крипты покрывало каменное крошево обломков различной величины от каких-то давно разбитых артефактов. Ученый поднял и осмотрел несколько камней.

Что ж, некоторые из них – прежде всего, нефритовые – вполне могли быть остатками саркофагов. Зато другие – порфировые и базальтовые – совершенно точно являлись кусками вдребезги расколотых статуй, наподобие той, единственно сохранившейся. В любом случае, совершенно очевидно, что виновником их разрушения были люди, а не время. Но почему же тогда уцелела дальняя и, похоже, самая главная скульптура? Непонятно…

В центре имелось овальное возвышение, вроде надгробия или жертвенника, высотой около метра и трех метров в длину, сложенное из гладко обтесанных и тщательно подогнанных друг к другу камней; поверх него лежала цельнокаменная плита черного обсидиана, которую густо покрывали неизвестные Гориславу письмена.

Он обратил внимание, что постамент, на котором возвышался кумир страхолюдного бога, тоже испещряли сходные знаки. Присмотревшись, Костромиров пришел к предварительному выводу, что символы более всего напоминают тобасяньбийскую письменность. Однако это значило бы, что пещерное святилище на несколько сотен лет древнее Бохайского царства! Ведь государство Северный Вэй, в котором и пользовались подобным письмом, существовало в IV – V веках нашей эры. И, самое главное, находилось весьма далеко от этих мест. Странно… Ученый тщательно сфотографировал обе надписи.

Изваяние неведомого бога, казалось, со злобным подозрением косится на Горислава. Впрочем, объяснялось это просто: волей древнего скульптора каждое из трех выпученных буркал монстра смотрело в свою сторону; поэтому у любого посетителя, где бы тот не находился, невольно возникало впечатление, что один глаз людоедского божества всегда за ним наблюдает.

Истукана обильно покрывали кальцитовые натеки, придавая ему вид еще более отталкивающий: словно это и без того чудовищное существо разлагается прямо на глазах у зрителей. Но ученый заметил, что надписи на постаменте статуи очищены от известкового налета, как будто кто-то пытался их прочесть, причем совсем недавно. Он поинтересовался у Пасюка, однако тот категорически заявил, что ни он, ни другие спелеологи ничего здесь не трогали.