Однако кое-что все-таки было важно.

— Брат, — повторил Ингвар. Он протянул руку к талисману, висевшему на груди. Несмотря на ярость атаки Гуннлаугура, тот уцелел, так же как и череп «Оникса». — Ты не должен был отдавать его мне. Он был твой, и мне не следовало забирать у тебя эту вещь. — Космодесантник опустил глаза. — Но ты сам отдал его. Разве не таков наш путь? Подтверждать кровные долги безделушками. Я думал, что это поможет мне найти дорогу назад. Вот почему я взял его.

Взгляд Ингвара расфокусировался, в глазах появилось сомнение.

— Я думал, что смогу вернуться. Я и правда в это верил. Теперь я ношу оба талисмана — две моих жизни переплетены, связаны друг с другом. Я считал, что смогу найти баланс между ними.

Он нервно оглянулся вокруг, как будто испугался, что остальные смогут его услышать. Вокруг него был только пустой и стерильный апотекарион. Лицо Бальдра по-прежнему ничего не выражало.

Ингвар склонился еще ниже и заговорил тихим, шипящим шепотом.

— Мне нужно об этом кому-то рассказать, — продолжил он. — Если нам обоим суждено погибнуть здесь, вдали ото льда, и остаться неоплаканными, мне нужно высказаться. Ты ничего не запомнишь, и я не нарушу клятвы.

Лицо Бальдра не двигалось, застыв в жесткой хватке паралича. Пораженные болезнью черты казались высеченными из гранита.

Ингвар сделал паузу и успокоился. По ощущениям было похоже, что он стоит на краю пропасти. Он слушал удары сердец: свои, громкие, и Бальдра, едва различимые.

— Я больше не верю, брат.

Ингвар с трудом совладал с голосом, произнося эти слова. Он сжал руками край стола. Ужас наполнил сердце космодесантника оттого, что он сказал что-то подобное вслух. Он никогда не позволял себе этого, даже когда оставался в уединении в своей келье. Психологическая подготовка Адептус Астартес была невероятно мощной.

Но не абсолютной.

— Я больше не верю, — повторил он на этот раз более твердо.

Во второй раз это было не так ужасно. Как будто открылась дверь в комнату, полную запретных секретов. Вслед за первой мыслью появились другие. Он нарушил запрет. Печать была сломана. Теперь все стало возможным.

— Нас было семеро, — начал рассказ Ингвар. Он больше не смотрел на застывшее лицо Бальдра. Его взгляд блуждал где-то далеко. — Так же, как и в Ярнхамаре, нас было семеро. Каллимах из Ультрамаринов, Леонид из Кровавых Ангелов, Джоселин из Темных Ангелов, Прион из Могучих Ангелов, Ксаташ из Железных Теней, Ворр из Палачей и Ингвар из Космических Волков. Мы были отрядом «Оникс».

Космодесантник мягко улыбнулся:

— Мы не сами придумали себе имя. Так нас называл Халлиафиор. Он давал нам задания. Их было немало.

Ингвар говорил и слушал тихий шум окружавшего их медицинского оборудования. Гудение аппаратов искусственного дыхания, стук капель в соляных клапанах, медленное пощелкивание медицинских когитаторов. Казалось, что вся комната внимала его рассказу.

— Какое-то время я цеплялся за прошлое. Я сохранял старые привычки. Шел по ледяному пути. Сомнения пришли постепенно. Каллимах был терпелив. Думаю, я ему нравился, несмотря на все проблемы, которые причинял. Он верил, что я смогу увидеть добродетель его Кодекса, если мне показать, как он работает. Он был прав — по крайней мере поначалу. Мне было больно видеть, как развенчиваются мифы. Помнишь, как мы насмехались над другими орденами? Конечно, мы отличались. Нигде не рождаются люди такие крепкие, такие холодные и закаленные духом, кроме как на Фенрисе.

Ингвар склонился еще ниже и уставился на свои сжатые кулаки.

— Чтобы делать то, что мы делаем, нужно верить. Нам нужно верить, что альтернативы не существует, что наша судьба священна и определена с самого начала. Об этом говорится в каждой саге, и этому учат все жрецы.

Ингвар снова протянул руку и крепко сжал талисман. Цепочка, висевшая на шее, натянулась.

— Но что, если мифы разрушены?

Он вспомнил, с каким презрением отнеслась к этому слову Байола.

Мифы.

— Я видел разные вещи, брат. Как горят целые звездные системы. Я слышал крики миллиарда душ. Кричали все до одной, и мы не могли заглушить этот звук. Я до сих пор их слышу.

Правая рука Ингвара начала дрожать. Он отпустил талисман и крепко сжал перчаткой стальной край стола.

— Существует такое оружие, Фьольнир, и вещи, в которые ты бы не поверил. Есть устройства, настолько мощные, что даже разговаривать о них за пределами Караула Смерти равносильно смертному приговору. Только Каллимаху можно было доверить право отдать приказ на их использование. Он выполнил бы свой долг, даже если бы для этого пришлось вырвать сердце собственному примарху. Смог бы я это сделать? Не знаю. Но он смог. Он отдал приказ, и мы использовали это оружие против своих, распылили их на атомы, чтобы Великий Пожиратель не смог поглотить их трупы.

Когитаторы мягко тикали. Грудь Бальдра опадала и поднималась. Аппараты искусственного дыхания гудели.

— А затем мы смотрели на его приход. Тень, такая огромная, что казалось, перемещается целая звездная система. Нам пришлось следить, как она движется вокруг, не подозревая о нашем присутствии, день за днем, скрытым от ее гнева. Мы наблюдали, как живые корабли плывут в пустоте, как они сползаются в теплое сердце в центре галактики.

Ингвар содрогнулся от воспоминаний.

— Без конца, — прошептал он в ужасе. — Без конца.

На пепельно-сером лице Бальдра не было никаких признаков понимания. Он безвольно лежал, запертый в мире боли.

— С тех пор, после того, что я там увидел, я больше не верю. — Ингвар снова произнес эту фразу. В третий раз вышло почти легко.

Он медленно выпрямился, оттолкнувшись от металлической плиты.

— Если мы и можем победить, брат, то я не знаю, как. Я не могу больше вспомнить, что значит сжимать клинок и наслаждаться службой Всеотцу. Все, что я вижу, — это живые корабли. И то, что нам пришлось из-за них совершить.

Его голос снова надломился.

— Я думал, что смогу вернуться. Полагал, что вспомню все, как только окажусь среди вас. Я не виню Гуннлаугура за то, что он оттолкнул меня. Он так же потерян, как и все мы. Я виню себя за надежду.

Ингвар улыбнулся. Это было едва заметное движение губ, исполненное тоски.

— А еще я виню тебя, Бальдр. Ты подогрел мою надежду. Пока ты был таким, каким я тебя представлял: спокойным, ясным, благородным, — возвращение не казалось мне чем-то невозможным. Но это не так. Теперь я понял.

Космодесантник стер с верхней губы скопившуюся там кровь. Он чувствовал, как разбитая кожа начинает опухать.

— Ты должен справиться с болезнью. Для тебя все еще есть место в этом мире. Если я и буду сражаться за что-то, то только за это. Перед смертью я еще увижу тебя здоровым.