Как ловкий версификатор проявляет себя Хвостов в стихотворной комедии «Русский парижанец» (1783): на протяжении обширного текста ему удается соблюсти точные («богатые» в терминологии той эпохи) рифмы. Комедия живописует зараженных чужебесием щеголя Франколюба и кокетки Жеманихи. Здесь комедиограф следует определенной традиции: ведь, как отмечает исследователь И. Кулакова, «среди сатирических типов XVIII века тип петиметра – один из самых устойчивых, он отмечается в литературе на протяжении почти половины столетия – с 1750-х до 1790-х годов». Вослед Сумарокову (комедии «Третейный суд» и «Ссора мужа с женою») доморощенные Дюлижи, Деламиды и Дюфюзы подверглись осмеянию в пьесах И.П. Елагина, Д.И. Фонвизина, Екатерины II, В.И. Лукина, Б.Е. Ельчанинова и др. Примечательно, что дядя Хвостова А.Г. Карин написал комедию с похожим названием: «Россияне, возвратившиеся из Франции» (она осталась неопубликованной, хотя и ставилась на сцене).

Главный герой комедии Хвостова «русский парижанец» Франколюб презирает все отечественное, зато до небес превозносит Францию:

Он даже своего слугу заставляет, чтобы тот

Очень точно говорит о Франколюбе его дядя Благоразум:

И действительно, этот отъявленный галломан наделен самыми отталкивающими чертами: он и скверный сын, обворовывающий своего родителя, а также враль и вероломный любовник. Вдовая вертопрашка Жеманиха, за которой он волочится, то и дело бросает ему упреки: «Тиран! Мучитель! Неверный!» Хвостов демонстрирует в комедии многообразие индивидуально-речевых характеристик персонажей. Если реплики Франколюба и Жеманихи содержат французские слова и производные от них, а также прямые кальки («Я не в своей тарелке», «Вы видите меня не авантажну», «Вы фолтируете» и т. д.), то речь героя с говорящей фамилией Русалей пересыпана меткими народными поговорками. Франколюб пренебрежительно называет его «Русачина», на что тот ответствует:

И необходимо воздать должное Хвостову – тонкому знатоку русского фольклора: ведь не случайно критики впоследствии отметят, что именно этот автор впервые воспел знаменитые «березки», ставшие символом России.

Вызывает особый интерес то, что в «Русском парижанце» Хвостов предпринимает попытку пародирования щегольской культуры. В этом направлении он идет за А.П. Сумароковым и А.А. Ржевским, но его стихи, написанные от лица щеголихи, носят новаторский характер. Вот какие «преколкие» строки сочиняет в комедии Жеманиха:

Этот пассаж заключает в себе и шаржированные формулы галантной поэзии, и слова, эстетически снижающие тему («развалиться», «размокнуть», «разнестись» и т. д.). Упоминание же о «Парижских кораблях» и использование явных галлицизмов («абордаж», «ривальные суда») как бы вводят текст в круг чтения зараженных французоманией русских щеголей и вертопрахов.

В конце пьесы обманутая 44-летняя Жеманиха[7] прозревает и отказывается и от Франколюба и от Франции:

Между тем незадачливый Франколюб, как и другие отечественные галломаны, упорен и тверд в своей приверженности этой стране. «В Париже может быть лишь счастлив человек!» – бросает он заключительную фразу комедии.

Большинство произведений Хвостова в XVIII веке печаталось в периодических изданиях («Собеседник любителей российского слова», «Лекарство от скуки и забот», «Новые ежемесячные сочинения», «Зритель», «Муза», «Московский журнал», «Аониды» и т. д). А как отметил критик Н.А. Добролюбов в своей ставшей хрестоматийной статье «Русская сатира в век Екатерины», «у нас… журнальная литература всегда пользовалась наибольшим успехом».

О силе слова и творчестве говорит Хвостов в своих оригинальных притчах «Павлин» и «Солнце и Молния» (1783). В притче «Павлин», которая близка по смыслу к известной басне И.А. Крылова «Осел и Соловей» (1811)[8] он выводит бездарного хулителя вдохновенных певцов:

Этот Зоил не только на чем свет стоит ругает голосистых птиц, но и заставляет их петь на свой, павлиний лад (возможно, броское и величественное оперение павлина намекало читателям на сочинителей «пышных» од): Он

Тут в разговор вступают соловьи, которые ставят на место зарвавшегося горе-песенника:

Согласитесь, что сравнение розы с клопом хотя и не столь эстетично, но достаточно неожиданно и смело.