– Взять его! – приказал король.

Собак рассворили, пустили по следу, и охотники рассеялись по лесу, спеша занять те места, где мог появиться олень.

– Ату! Ату! – раздался вскоре крик.

Охотники заметили оленя; весь лес наполнил заливистый лай собак и призывный звук рогов; настороженную тишину вспугнул тяжелый лошадиный галоп и треск ломаемых ветвей.

Обычно старый олень держится сначала поблизости от того места, где его соследили, кружит по лесу, старается запутать следы и найти молодого оленя, с которым бежит рядом, надеясь обмануть собак.

Королевский десятилеток побежал прямо к северу, и благодаря этому ему удалось сбить своих преследователей. Почуяв опасность, одинец инстинктивно бросился к дальнему Арденнскому бору, откуда он, должно быть, и явился в здешние леса.

Король, увлеченный погоней, пересек наискось лес, стремясь преградить путь зверю, добрался до опушки и стал поджидать оленя, который неминуемо должен был выскочить на равнину.

Нет ничего легче, как потерять своих во время охоты. Кажется, что обогнал всего на какую-нибудь сотню туазов собак и ловчих, даже слышишь их голоса, а через минуту вокруг тебя глубокая тишина, полное одиночество, и ты один в этом храме сосен и дубов, и никак не угадать, куда же запропастилась свора, которая только что надрывалась от лая, и какая фея, какое волшебство унесло твоих товарищей по охоте.

Особенно же легко отбиться от своих в такой день, как этот, когда морозный воздух скрадывает звуки, а покрывший землю снег затрудняет поиск, сбивает собак со следа.

Король заблудился и, глядя на бескрайнюю белую равнину, на луга, разделенные недлинными изгородями, на сжатые полосы, на крыши неизвестной деревеньки и на верхушки соседнего леса, которые мерно раскачивались на ветру, – глядя на весь этот пейзаж, укрытый девственно чистой и сверкающей пеленой, он почувствовал легкое головокружение. Под солнечными лучами, пробившимися сквозь тучи, все вокруг заблистало, и король внезапно понял, что он устал, что он чужой, совсем чужой всему этому миру. Впрочем, он пренебрег этим мгновенным недомоганием, ибо был крепок телом и ни разу еще ему не изменили силы. «Должно быть, чересчур разгорячился во время скачки», – подумал он. Подстрекаемый желанием узнать, ушел ли его олень или нет, Филипп пустил коня шагом вдоль опушки и, пригнувшись в седле, искал следов пробежавшего зверя. «На такой пороше его след заметить нетрудно», – твердил он про себя. Вдруг невдалеке показалась фигура крестьянина – видимо, он торопился куда-то по своим делам.

– Эй, человече!

Крестьянин обернулся и подошел на зов. Это был широкоплечий коротконогий мужичок лет под пятьдесят, с коричневым от загара лицом в глубоких морщинах; на ноги он для тепла натянул голенища из грубой ткани, а в правой руке держал дубинку. Мужик поспешно стащил шапку, обнажив седовласую голову.

– Не пробегал ли здесь олень? – спросил король.

Крестьянин закивал головой.

– Как не пробегать, пробегал, ваша милость. Под самым моим носом промчался – не успел я перекреститься, как его и след простыл. Видать, часа два бежал, потому что рога совсем на спину закинул и язык высунул. Это как раз ваш олень и есть. Он далеко не ушел, потому как воду ищет. Вы его возле пруда Фонтэн найдете, это уж верно.

– А собаки за ним гнались?

– Нет, не гнались, ваша милость. След его вы увидите возле вон той белой березы. А самого оленя у пруда застигнете, будь вы с собаками или без собак.

Король подивился словам своего собеседника.

– Ты, я вижу, хорошо знаешь здешние края, да и в охоте смыслишь, – сказал он.

Темное мужицкое лицо осветилось доброй улыбкой. Маленькие, карие, с хитринкой глаза уставились на короля.

– Я ведь здешний и тоже вроде охотник, – ответил он. – И желаю я, чтобы такой великий государь, как вы, ваше величество, забавлялись подольше, будь на то милость господня.

– Значит, ты меня узнал?

Поселянин снова покачал головой и ответил со сдержанной гордостью:

– Так я же благодаря вам, государь, свободным человеком стал, а родился крепостным. Я знаю цифры и умею держать в руках стиль, ежели что понадобится сосчитать. Как-то раз я видел его высочество Валуа, когда он освобождал местных крестьян, вспомнил, как о вас говорят, да и по вашему облику сразу решил, что вы его брат.

– А ты рад свободе?

– Рад… еще бы не рад. Другим себя человеком чувствуешь, раньше был точно мертвец при жизни. Мы, крестьяне то есть, знали, что бумага, какую нам читали по приказу его высочества Валуа, вами писана; мы теперь слова ваши, как молитву, твердим: «Пусть каждое человеческое существо, созданное по образу и подобию божию, будет свободно, ибо таков закон естества…» Как не радоваться таким словам, если раньше сам себя ничем не лучше зверя считал.

– А сколько ты внес за себя выкупа?

– Семьдесят пять ливров.

– Они у тебя были?

– Всю жизнь трудился, чтобы их заработать, государь.

– А как тебя звать?

– Андре… Андре-лесовик, вот как меня звать, потому что я здесь, в лесу, живу.

Королю, не склонному обычно к щедрости, захотелось дать что-нибудь этому человеку. Нет, не милостыню, а подарок.

– Будь и впредь верным слугой королевства, Андре-лесовик, – сказал Филипп, – и возьми вот это на память обо мне.

Король отцепил от пояса охотничий рог и протянул его крестьянину. Тот благоговейно принял дар – кусок слоновой кости, покрытый затейливой инкрустацией, в серебряной оправе, ценность которого в несколько раз превышала ту сумму, что пришлось ему внести в качестве выкупа. Руки Андре-лесовика тряслись от гордости и волнения.

– Ну и ну! Ну и ну! – бормотал он. – Повешу-ка его у подножия статуи Пресвятой богоматери, чтобы защитить дом от дурного глаза. Да хранит вас бог, государь.

Король пустил коня рысью, душу его переполняла радость, какой он не ведал уже давно. В лесной глуши он поговорил с человеком, и человек этот свободен и счастлив благодаря ему, Филиппу. Тяжелое бремя власти и прожитых лет сразу стало легким. «Когда разишь кого-нибудь, об этом всегда знаешь, – думал он, – но как узнать с высоты трона, действительно ли сделано добро, которое хотел сделать, и кому оно принесло радость?» И это нежданное одобрение своим действиям, пришедшее из гущи народной, было ему дороже и ценнее шумной хвалы придворных. «Когда брат нуждался в деньгах, я сказал ему: «Не набирай себе новых душ, не дав ничего взамен. Освободи рабов в твоих владениях, как освободил я рабов в Ажнэ, в Руэрге, в Гаскони и в сенешальствах Каркассоннском и Тулузском… Следовало бы освободить всех рабов во всем государстве… Если бы этого крестьянина учили с малых лет, он мог бы стать прево или капитаном в городе и служил бы лучше, чем очень многие».

Он размышлял обо всех Андре-лесовиках и тех Андре, что живут в долинах и лугах, обо всех Жанах-Луи и всех Жаках с полей, хуторов и сел и подумал, что, если дети их выйдут из рабского состояния, какой мощный людской резерв получит королевство, сколько вольется в него новой силы. «Непременно издам указ об отмене рабства и в других округах».