– Жители Варшавы, правильно ли я вас понял? Вы называете меня своим царем? – В ответ послышался одобрительный гул. Дождавшись тишины, Саша продолжил: – Второй раз за последние пять лет я приезжаю сюда и застаю вас за разбоем. Как мне вам верить? Кто вам вообще поверит после того, что вы год за годом творили? – Цесаревич сделал затяжную паузу. – Раз за разом вы пытаетесь достать из могилы давно почившую Речь Посполитую. Набиваете себе шишки, но ничего толком не понимаете. То государство, о котором вы грезите, упокоено не людьми, но Господом нашим, и нет ему возврата. И не потому, что кто-то будет бегать с оружием да бить вас по рукам. Нет! Не силой вы потеряли свой общий дом. Не силой, но грехом! Вспомните о знаменитом шляхетском гоноре. Разве это честь? Нет! Это гордыня! Самый страшный смертный грех! Именно за него был низвергнут дьявол в преисподнюю. И именно за него была Божьим промыслом разрушена Речь Посполитая. И уже никогда не получится ее воскресить. Никогда! Посмотрите на себя. Люди! От вас отвернулись и земля, и небо! За ваши грехи! За ваш гонор, который ныне не только на шляхту перекинулся, как заразная болезнь, но и на простой люд, сжигая ваши души, словно чума сжигает тела. – Александр вновь взял паузу. – Что мне делать с вами? Вы прокляты небом. Вас ненавидят на земле. Зачем мне такие подданные? Вам даже дела никакого не доверишь, ибо предадите. – Александр вновь замолчал, потупился на землю и покачал головой: – Не нужны вы мне! Не желаю быть вашим царем. – После чего развернулся и наступил на табуретку, намереваясь сойти со стола, но толпа буквально взревела, а потому он остановился и стал выжидать, наблюдая за происходящим.

Очень своевременная булла папы римского сделала свое дело, а потому слова Александра легли на благодатную почву. Агентура докладывала, что уже за день до публичного суда вся Варшава была в невероятно подавленном состоянии. Люди напивались до полного беспамятства. Ходили потерянными. Широкие массы простого народа очень тяжело переживали отречение от Церкви, которое безмерно усиливало депрессивное состояние, вызванное поражением восстания и очередной безуспешной попыткой обрести независимость.

Александр, стоя одной ногой на столе, второй на табуретке, смотрел с минуту на «шум толпы», а потом обратил свой взор на ту самую женщину, из-за которой весь этот сыр-бор и начался. Она стояла на коленях там же, где он ее и оставил, и смотрела на него теми же самыми глазами. Женщина молчала, понимая бессмысленность слов, а ее руки были сложены словно для молитвы. Саша хмыкнул, поднял руку, давая понять, чтобы толпа утихла, и вернулся на стол.

– Я вас понимаю, но и вы поймите меня – мне не нужны поляки. Я чту Бога и не желаю связываться с проклятыми людьми. Зачем мне нести заразу в свой дом? – Он выдержал паузу в полной тишине. – Я готов вас принять, но не как царь Польши, а как Великий князь Московский, как цесаревич Российской империи, как будущий император, в конце концов. И не поляками, а русскими. Переступите через свой гонор – и я приму вас, видя, что вы совладали с тем смертным грехом, что вызвал все эти беды. Видя, что вас можно простить и помиловать. Видя, что вас можно взять в единую семью моего Отечества. Я готов вас принять, но лишь русскими и лишь в Россию. – На поле наступила гробовая тишина. Лишь Юзеф Гауке, стоявший рядом, хриплым и изумленным голосом спросил:

– Но как?

– Как? – Александр уже обращался не только к нему, но и к остальным. – Действительно, ничего быстро не сделать. Первый шаг можно совершить уже сейчас, упразднив и похоронив само понятие Польского царства, упразднив его и включив все эти земли, – Саша сделал широкий жест рукой, охватывающий округу, – как равноправные губернии в состав империи. А дальше дело за вами. Конечно, я пришлю вам не отлученных от Церкви священников, дабы вы вновь смогли войти в лоно христианской Церкви, но без вашего желания подобное станет совершенно невозможным. Вы должны будете перестроиться вот тут, – Александр уперся пальцем в голову. – И осознать себя единородной и неотъемлемой частью одного большого народа. У каждого из вас для этого будет свой путь, и в этом я вам не помощник. Но только при условии, что вы готовы по нему пойти, я готов взять вас под свое начало. Решайте сами, как вам быть. – Саша сделал большую паузу, обводя всю толпу глазами. – А вы, – он обратился к арестованным, что ожидали своей участи, – благодарите Бога, что он послал вам эту женщину с ее искренним раскаянием в столь грозный час. Впрочем, я не царь Польши и оправдать вас не могу. Поэтому у вашей судьбы только две дороги: или принять мою волю, или… – Александр усмехнулся, – вы сами избрали себе судей. – Цесаревич выдержал небольшую паузу, развернулся, спустился со стола, распорядился дать оправданным лопаты, дабы они закопали расстрельный ров, и удалился с поля, прекратив это шоу. Теперь оставалось только ждать, пока заложенная Александром бомба разорвет всю Польшу в клочья.

Петька приходит к Василию Ивановичу и говорит:

– Василий Иванович, у Анки зуб заболел.

– Ну и что?

– Так я ее пристрелил, чтобы не мучилась.

Кабинет Шувалова Петра Андреевича, канцлера Российской империи. Вечер 3 октября 1867 года. Стук в дверь.

– Кто там? Входите! – Уставший Шувалов с командиром британского экспедиционного корпуса Генри Пэджетом обсуждали вопросы о подготовке города к обороне. Уже который час кряду ими рассматривались весьма разрозненные донесения, а потому они сильно утомились и нуждались в отдыхе. Хотя бы и просто в форме отвлечения от дел.

В кабинет вошел адъютант и, взяв под козырек, сообщил, что пришла важная дипломатическая почта, положил ее на стол и вышел за дверь. Он догадывался о том, что в этом конверте не было ничего позитивного, поэтому не желал присутствовать при его вскрытии. Петр Андреевич повертел в руках этот пакет, который ничем не отличался от прочих, и вскрыл. Внутри имелась небольшая записка на английском языке, написанная рукой Джона Рассела. Он хоть и ушел с поста министра иностранных дел Великобритании, но продолжал курировать этот государственный переворот, играя роль менеджера проекта.

Вот примерный перевод этой записки:

Дорогой Петр Андреевич, с прискорбием сообщаю вам, что все свои дела в России я сворачиваю, так как обстоятельства складываются совершенно неудачно для их продолжения. Также хочу вас проинформировать о том, что двадцать четвертого сентября сего года британский экспедиционный корпус по ходатайству премьер-министра был объявлен вне закона. Всех его солдат и офицеров ждет военный трибунал и, вероятно, казнь после возвращения на Родину. Туманный Альбион больше не желает с ними иметь ничего общего. Теперь вы все – сами по себе. Да поможет вам Бог.

Всегда ваш Джон.

Петр Андреевич прочел это письмо еще раз. Улыбнулся. Бросил на стол. Откинулся на спинку кресла и разразился приступом истеричного смеха. Ничего не понимающий Генри взял бумажку, пробежался по строчкам и медленно осел обратно на диван с совершенно бледным лицом.