Кезия приблизила ко мне замотанную в простыню голову и прошептала, окатив меня горячим, зловонным дыханием:

– Оторвать тебе нос, дружок?

– Оторви ему нос! – взвизгнул Бурый Дженкин.

Но в этот момент я услышал крик молодого мистера Биллингса:

– Подожди! Кезия, подожди!

– Подождать чего? – ответила она. – Дня святого Лаббока?

Биллингс пересек залитую тьмой лужайку и остановился рядом. Впрочем, краем глаза я заметил, что он держался на довольно почтительном расстоянии. Возможно, не хотел, чтобы моей кровью ему забрызгало костюм.

– Кезия, он еще должен дать тебе сына крови, – сказал Биллингс.

В ответ на этот «голос разума» Кезия сжала мое лицо еще сильнее. Я почувствовал, как лопнула нижняя губа, и по подбородку потекла кровь.

– Это правда, Кезия. Ты не должна сейчас трогать его. Пока он не сделает то, что предопределено судьбой.

– Ты снова лукавишь, – сказала Кезия, хотя в ее голосе я уловил неуверенность.

– Подумай, чего ты хочешь, – пожал плечами Биллингс. – Если ты хочешь ускорить Обновление, ты должна отпустить этого парня.

– Он забрал Чарити, – напомнила ему Кезия. – К тому же он всего лишь язычник.

– Может, он и забрал Чарити, – Биллингс пытался ее успокоить. – Но ведь Дженкин сможет ее вернуть, разве нет? С этим не будет никаких проблем. Ну же, Кезия, он же отец… Он дал тебе двух сыновей. Но двоих будет недостаточно.

Бурый Дженкин издал жуткое тихое хихиканье и почесал лапу под рукавом. Я не мог разглядеть в темноте, но хорошо представлял, как из его шерсти сыпется град серых вшей.

– Тогда я угощу его десертом потом, – сказала Кезия, хотя и не ослабила хватку на лице.

– Правильно, Кезия, десерт потом.

– Порви его сейчас! – настойчиво взвизгнул Бурый Дженкин. – Rip off sa tête and tirer ses Leber durch seine Kehle![68]

Из этой тарабарщины я понял, что Бурый Дженкин хочет оторвать мне голову и вытащить печень через горло. Если б я не видел, что он сделал с Деннисом Пикерингом, то подумал бы, что он просто меня пугает. Но его жестокость была безгранична. Это была тварь, порожденная адом, и этим все сказано.

Наконец Кезия отпустила мое лицо. Однако осталась рядом, глядя на меня с любопытством, к которому примешивалось презрение и что-то еще. Какая-то мимолетная похоть.

В тот момент я не был уверен, что она действительно собирается меня отпустить. Но потом она неуверенно кивнула. Повернулась кругом, на мгновение сверкнув белыми голыми ягодицами, завернулась в простыни и направилась к дому, словно огромный бесформенный призрак. Бурый Дженкин еще какое-то время попрыгал, поскуливая, вокруг нас и потащился за своей хозяйкой, почесываясь и хихикая.

– Наверное, я должен вас поблагодарить, – сказал я Биллингсу.

– Вам не за что меня благодарить, – заверил он. – Ваша Лиз захочет третьего, и последнего зачатия. А Бурый Дженкин придет за Чарити. На вашем месте я присмотрел бы и за вашим сыном. Врата ада могут открыться в любой момент.

Мы вместе направились к террасе и поднялись по ступенькам, тихо постукивая каблуками.

– Могу я вас кое о чем спросить? – обратился я к Биллингсу, когда он открывал передо мной дверь.

– Ответ не гарантирую.

– В коридоре висит ваша фотография. Иногда я вижу, как вы на ней перемещаетесь. А еще я видел там Бурого Дженкина.

В доме Бурый Дженкин уже зажег несколько ламп и зажигал все новые, вскакивая на сиденья стульев. Он держал в лапе восковую свечу. Воск капал ему на манжету и стекал на запястье. В комнате стоял отвратительный запах паленого волоса.

Бурый Дженкин смерил меня таким плотоядным взглядом, что по спине у меня пробежала ледяная дрожь, будто я весь день просидел на стуле с холодной металлической спинкой. Ему не нужно было ничего говорить, его подернутый пленкой глаз был красноречивее любых слов. Однажды я вырву твою печень, мой друг. Вытащу ее прямо из обрубка твоей шеи, вот увидишь.

Не обращая на него внимания, Биллингс повел меня по коридору к лестнице.

– Я знаю, о какой фотографии вы говорите. Маленькая шутка Кезии. Она все еще предается детским шалостям, вопреки всему тому, что таится в ее душе. Она может привести в движение любое изображение. Может коснуться пейзажа, изображающего солнечный день на пляже, и превратить его в ночную марину с высокими волнами и воющим ветром. Насколько я понимаю, эти дочеловеческие существа использовали оживление изображений, чтобы общаться друг с другом.

Он говорил так, будто речь шла о чем-то вполне обыденном и даже забавном. Но этот человек вызывал тревожное чувство. Он разговаривал со мной как директор ковровой фабрики, проводящий для посетителя экскурсию по предприятию. Тогда как на самом деле это был уставший и измученный путешественник во времени, живущий под одной крышей с полуобнаженной ведьмой, вшивой крысой и четырьмя десятками детей, которые вскоре будут похищены и пущены на мясо.

Мы прошли мимо детской спальни. Дверь была приоткрыта. Молли и двое ее друзей наблюдали за нами с явным разочарованием на лицах.

– Ложитесь в постель, все трое, – рявкнул Биллингс.

Я не мог им ничем помочь. Если молодой мистер Биллингс был прав, Бурый Дженкин убьет еще больше человек, если я дам ему хоть малейший повод. Мысль о том, что этих несчастных тощих детей просто выпотрошат, как кроликов, была мне невыносима.

Мы вошли в мою спальню, и Биллингс помог мне взобраться на стул.

– Не пытайтесь больше вернуться, – предупредил он. – В следующий раз я не смогу спасти вас от Кезии. У нее какая-то непреодолимая страсть к сдиранию лиц.

– Хорошо, – кивнул я. – Но я не могу дать вам никаких гарантий насчет того, что буду делать, когда вернусь в 1992 год.

– Приглядывать за Лиз – вот что вам нужно делать. И не забывайте о том, что я сказал вам. Вы можете изменить свою судьбу, если захотите. Вы можете изменить все. Время – это всего лишь коробка с минутами.

– Посмотрим, – сказал я.

Я поднялся на чердак. И сразу увидел дневной свет на чердачной лестнице и услышал отдаленный крик Дэнни: «Папа? Папа? Где ты? Папа!»

Биллингс смотрел на меня с легкой улыбкой без тени юмора. Теперь нас разделяло больше ста лет, а также целые миры. Он поднял руку в прощальном жесте.

– Скажите, – произнес я, уже закрывая дверцу лаза, – ради чего вы продали свою душу?

Он продолжал молча смотреть на меня. Казалось, он не собирается отвечать. А потом он спросил:

– А ради чего вы продали бы свою?

– Не знаю. Ради вечной молодости, может быть. Или ради десяти миллионов фунтов стерлингов. Если честно, я не отказался бы от хорошего завтрака.