Он подходит и уверенно жмет мне руку. Как будто бы даже выше стал, и рукопожатие у нас выходит такое бодрое, крепкое. Привлекаю его к себе, обнимаю и хлопаю по спине.

— Дружище, — усмехается он, — рад, что ты жив. Мы, знаешь ли, беспокоились.

Черт, совершенно не привычно видеть его улыбающимся.

— Здорово, бензопила! — Невозмутимо вскидывает бровь Леся. — Паршиво выглядишь!

— Ты не лучше, — неуверенно беру ее протянутую ладонь в свою и жму по-пацански.

Она не против. Усмехается, оглядывая меня, и просто идет дальше. Не слышно истерик, никто не вопит: «что она здесь делает?», не плюет в лицо и не рвет на ней одежду, как на Монике Белуччи в фильме «Малена». Дима тоже здоровается за руку, а Машка, как ни в чем не бывало, отдает «под козырек», сводит губы в полуулыбке и начинает разливать напитки. И, что самое странное, Аня, уже успевшая присесть на край дивана, тоже никак не реагирует. Они, оказывается, еще и приехали вместе. Что происходит?

Весь мир, что, забыл о том, что я — кусок дерьма?!

Анна

Покидаю кафе с черного хода. Вроде и отпросилась пораньше, но устала за смену так, будто на мне целый день пахали. Всем коллективом. Утром сдала два зачета в колледже, сбегала в обед до дома, выгуляла Ветку. Свежий воздух, надо признаться, подействовал на меня благотворно. Зря они на кухне не верят, что у них где-то тухлое яйцо валяется, вонище стоит аж на весь зал!

Моя тетя работает штукатуром на стройке. Так вот она рассказывала мне такую историю. У них, строителей, в одно время было принято перестраховываться от тех подрядчиков, которые не любили платить деньги за чужой труд. Вкалываешь ты, вкалываешь, значит, на объекте долго время, а тебе вместо оплаты фигу с маслом. Вот и приноровились умельцы нерадивым плательщикам муровать в стены обычные куриные яйца. Через какое-то время поднимался такой пахер, что дышать нечем. Тут хоть ищи, хоть не ищи — пришлось бы все стены вскрывать. И пока не получали они все положенное за работу, не показывали заказчику, где яйцо замуровано.

Вот и у нас на кухне такая же беда по ходу. С утра невыносимый запах стоит. Просто адский, аж наизнанку выворачивает. Будто кто-то капусту тушит на пердячьем пару. А после обеда, как ни странно, становится лучше, но я все равно стараюсь туда не соваться, пока совсем не приспичит поесть. Нужно им как следует прибраться, чтобы найти источник адской вони.

Делаю шаг несмелый на тротуар, и почти сразу же возле меня с визгом тормозит красная «Хонда». Только собираюсь задать резонный вопрос, кто же тот дебил, который паркуется на пешеходном переходе, как пассажирская дверь вдруг распахивается. И как же я сразу не догадалась? Подхожу ближе и наклоняюсь.

— Извини, опоздала немного, — виновато улыбается девушка за рулем.

Воровато озираюсь по сторонам, подхожу и залезаю в салон. Закрываю за собой дверцу.

— Привет, — еле слышно говорит она, кусая нижнюю губу.

— Угу, — отвечаю я, глядя прямо в глаза.

— Спасибо, что согласилась встретиться, — стучит пальчиками с аккуратным маникюром по кожаному чехлу на руле.

— Всегда пожалуйста, — прищуриваюсь, готовая отразить любую ее атаку.

— Алеся. — Протягивает руку и тут же прячет, заметив, что я не собираюсь ее пожимать.

— Анна. — В нетерпении склоняю голову набок. — Что ты хотела?

Похоже, она в замешательстве. Облизывает губы, подбирая слова.

— Прокатимся? — Спрашивает, наконец.

— Куда? — Начинаю ерзать на сидении.

— Тут… недалеко, нужно… показать тебе кое-что.

Ха. Весело. Она мне хочет что-то показать. Делаю глубокий вдох.

— Ладно…

— Думаю, что мы с тобой найдем общий язык. — Говорит девушка и срывает автомобиль с места.

— Думай, что хочешь. — И отворачиваюсь к окну.

Мы идем по длинному коридору, конца и края которому, кажется, не будет уже никогда. Воздух пахнет мелом и плесенью, и только, когда перед нами начинают появляться слева и справа двери, и света становится больше, появляется возможность дышать полной грудью. Я топаю вслед за разлучницей по лабиринтам какого-то бункера и все еще надеюсь, что она не привела меня сюда убивать.

— Проходи, — Леся останавливается у очередной двери и открывает ее передо мной.

Задерживаюсь ненадолго на пороге, недоверчиво вглядываясь в ее глаза, но все-таки решаюсь сделать шаг внутрь. В помещении очень светло. Небольшая каморка со столиком и вешалками отделена перегородкой от впечатляюще просторного зала. В нем располагаются инструменты: ударные, клавишные, рядом много чехлов, больших коробок и проводов. Вокруг огромное количество оборудования, о назначении которого мне приходится лишь догадываться. Единственное, что понимаю сразу — здесь рождается музыка.

Блондинка проходит в комнату вслед за мной, снимает кофту от спортивного костюма и небрежно бросает на спинку кресла. Остается в одном топе, туго обтягивающем выдающегося размера грудь. Морщусь от мысли, что одна из лямок, впивающихся в ее плечи, в любой момент может не выдержать и лопнуть, больно хлестнув меня по лицу. Смотрю на девушку во все глаза, пытаясь понять, на что он, мой Пашка, мог в ней позариться?

На гладкую белую кожу, кажущуюся идеальной даже при ярком свете? На стройную фигурку, которую ей приходится поддерживать в форме, чтобы смело обнажаться хоть прямо на сцене? На сверкающую белизной улыбку, призванной заставить каждую девушку, оказавшуюся в радиусе километра от нее, почувствовать себя болотной тиной по сравнению с этой красотой?

Ох, не знаю… не знаю…

— Мне нравится твоя новая… прическа, — улыбается Леся, заламывая пальцы. — Что это за цвет? Вселенная? Тебе очень идет.

— Тебе твоя новая тоже, — усмехаюсь я, разглядывая мелкие барашки волос на ее голове. — Что это? Током ударило?

Она опускает взгляд и смеется, явно оценив шутку. Мне хотелось уколоть эту стерву, но, похоже, сделать это будет гораздо сложнее, чем мне казалось.

— Поняла, прости. — Леся поднимает руки в знак капитуляции. — Я ж не тупая, не думала, что мы с ходу станем друзьями после того, что произошло.

— Смотри-ка, сообразительная, — вздыхаю я.

— Хорошо. — Она подходит к синтезатору, что-то подключает, не глядя на меня. — Просто не будет, но я все же надеюсь, что смогу донести до тебя то, что хочу сказать. — Девушка наклоняется над инструментом, заносит руку и пару секунд думает прежде, чем опустить пальцы на клавиши. Наконец, осторожно касается одними лишь подушечками черной и белой пластинок, и в тишине раздаются негромкие звуки. Она выдыхает и поднимает на меня взгляд. — Вообще-то, не очень люблю клавишные. — Улыбается. — Отец запирал меня в моей комнате, заставляя заниматься на пианино, пока он приводил в наш дом женщин. Музыка почему-то никак не хотела заглушать звуков, доносящихся из его спальни. Но я все играла и играла. До тошноты. Мне тогда было лет десять, наверное.