– Dimmi é questa la gondola del Signore Barbarese? [35] – спросил Иоганн на ломаном итальянском, которому за последние недели выучился самостоятельно. В тумане голос его звучал глухо, слова как будто растворялись во тьме.

Гондольер молча кивнул, и юноша перебрался к нему в лодку. Посередине имелась лишь одна скамья, обтянутая красным бархатом; все остальное было выкрашено в черный цвет, даже весла. Не успел Иоганн устроиться, как они отчалили. Гондола скользила по маслянистой глади, мимо многочисленных дворцов. В темноте угадывались лишь их очертания – темные силуэты на фоне ночного неба.

Между тем стал накрапывать дождь; ледяные капли стекали по лицу Иоганна. Гондола бесшумно скользила сквозь ночь. Гондольер хранил молчание; только и слышно было, как весло с плеском погружается в воду. Изредка навстречу им попадались другие лодки, на носах у них тоже горели фонари – маленькие точки света в тумане, как звезды в море тьмы.

Когда до Дворца дожей оставалось несколько сот шагов, гондольер направил лодку в узкий канал, который вывел их к величавому трехэтажному дому. Фасад его был украшен мозаикой и старинными фресками, которые выглядели так, словно создавались еще до расцвета христианства. Лишь в одном из окон, на верхнем этаже, горел свет. Столбы на пристани украшало изображение ревущего льва, уже знакомое Иоганну. Каменный причал и ворота образовали вход на первый этаж. Гондола замерла у причала; гондольер за все время не произнес ни слова.

Иоганн молча сошел на пристань, преодолел несколько скользких ступеней и оказался во внутреннем дворе. Там царила тишина, чего никак нельзя было ожидать во дворце венецианского вельможи. Куда девались стражники, слуги?.. Со стен осыпалась штукатурка, фрески выцвели, каменный пол толстым слоем покрывала пыль. Неужели гондольер ошибся и доставил его не туда? А может, это ловушка, неизвестно кем подстроенная?

Иоганн уже направился было обратно к пристани, но тут заметил слугу в нише у стены. Это был огромный мавр в ливрее, вышитой золотыми нитями, и юноша невольно вспомнил Мустафу. Как и тот, слуга хранил молчание и стоял неподвижно, как статуя. Но вот он поднял канделябр с зажженными свечами и стал подниматься по широкой мраморной лестнице. Иоганн робко последовал за ним, на ходу разглядывая мрачные портреты людей, в которых угадывалось смутное сходство с синьором Барбарезе. Среди них висели пейзажи и изображения библейских сцен. Некоторые, к удивлению Иоганна, были перевернуты, другие завешены черным полотном. Это место казалось ему все более странным.

Синьор Барбарезе ожидал его в коридоре на третьем этаже. В одежде его, скроенной словно в прошлом веке, отражалось необычное убранство дома. На советнике был черный вамс, с высоким воротом и широко распахнутый на груди, а брюки были до того узкие, что ноги его напоминали паучьи лапы. Как и в первую их встречу, он был в затемненных очках, хотя дом утопал в полумраке. Кода Иоганн подошел ближе, венецианец распростер объятия, точно встретил после долгой разлуки любимого сына.

– Я рад, что ты сумел выбраться, – приветствовал его синьор Барбарезе и властным жестом велел слуге удалиться. – Прости, что заставил ждать несколько дней, но у меня возникли кое-какие… дела. Однако же вот ты здесь, – он показал в сторону коридора, увешанного дорогими коврами и новыми картинами. Свечи отбрасывали на рисунки неверные отсветы. – Прекрасные произведения! – мечтательно произнес венецианец. – Их нарисовал Джентиле Беллини, мой хороший друг. Тебе известны его работы?

Иоганн помотал головой.

– Жаль. Воистину, он мастер своего дела. Хотя не так давно в Венеции побывал некий Дюрер, он мне тоже понравился. Кажется, он родом из Нюрнберга… – Барбарезе вздохнул. – Прискорбно лишь, что столь немногие могут насладиться этими картинами. Моя супруга умерла довольно рано, и детей у нас не было. Да… боюсь, древний род Барбарезе прервется с моей смертью.

Он поднял палец, длинный и тонкий, в тусклом свете похожий на щупальце или коготь.

– Род, между прочим, берущий начало от первых беженцев, которые почти тысячу лет назад поселились на этих островах. На острове Торчелло, если быть точным, на котором и зародилась нынешняя венецианская роскошь. Мои предки родом, вероятно, из Рима, и кое-кто даже заседал в сенате. Но что-то я отвлекся…

Синьор Барбарезе улыбнулся, и Иоганн обратил внимание, до чего он бледен, словно в теле его не осталось ни капли крови. Впрочем, возможно, всему виной был полумрак, царивший в коридоре.

– Я обещал показать тебе библиотеку, – продолжал венецианец. – Что ж, она здесь.

Он торжественно распахнул двустворчатые двери, и взору Иоганна открылся зал, от пола до потолка заставленный книгами. Их были сотни, не считая пергаментных свитков и отдельных листков. Юноша застыл в изумлении. Даже в монастыре Маульбронна ему не доводилось видеть столько книг разом.

Синьор Барбарезе заметил его изумление и рассмеялся.

– Я знал, что тебе понравится. Признаюсь, сам я прочел лишь небольшую часть этих книг. Глаза уже подводят, и даже очки мало помогают. Среди пергаментов, кажется, есть документы, уцелевшие после пожара в Александрии. Есть и труды греческих ученых, и даже несколько переводов с арабского. Книги всегда были нашим пристрастием. А этот новомодный печатный пресс и вовсе поражает воображение. Ведь теперь книги станут и дешевле, и доступнее, – он широким жестом обвел стеллажи. – Чувствуй себя как дома, мальчик мой.

– И я… могу прочесть все эти книги? – спросил потрясенный Иоганн.

Синьор Барбарезе вновь рассмеялся. В этот миг он напоминал старого ужа.

– Боюсь, это не под силу никому. Но ты можешь углубить здесь свои знания и кое-что брать с собой. Я буду рад обсудить с тобой содержание некоторых трудов…

Иоганн кивнул. Как зачарованный, он осторожно обошел стеллажи. Книги были в старых кожаных переплетах, уже изрядно потрескавшихся. Среди них лежали пергаментные свитки и стопки потрепанных документов, в основном на латыни. Иоганн нерешительно снимал с полки какую-нибудь книгу, возвращал на место и брал следующую. В руки ему попался труд «Opus Majus» некоего Роджера Бэкона. Он полистал его немного и взял за другой фолиант. Это была «Поэтика» Аристотеля, о которой ему рассказывали отец Антоний и отец Бернард.

– Здесь есть стол и стул, чернила и перо, если захочешь выписать что-нибудь, – сказал синьор Барбарезе. – А если вдруг проголодаешься, в том углу вино, сыр и хлеб. Я оставлю тебя на время. А потом можем немного побеседовать. С рассветом мой гондольер доставит тебя к Фондако. Договорились?

Иоганн рассеянно кивнул, мысли его уже витали среди тысяч страниц. Он сел за стол и погрузился в мир книг.

– Приятно провести время, – сказал синьор Барбарезе и закрыл дверь.

И юноша остался наедине с книгами.

* * *

Иоганн словно оказался за столом, ломящимся от изысканных яств, и не знал, что попробовать в первую очередь. Он разворачивал ломкие пергаменты, проводил пальцем по корешкам книг, рассматривал красочные литеры, разбирал заглавия на латыни и на греческом, после чего возвращал книгу на место и хватался за следующую. Некоторые фолианты были массивные и тяжелые, как каменные блоки, но попадались и небольшие, со страницами из тончайшей кожи. Встречались и рукописные экземпляры, переписанные монахами, которых давно не было в живых. Их отличали яркие иллюстрации, первые буквы в главах сами по себе представлялись произведениями искусства. Когда Иоганн раскрывал очередную книгу, воздух наполнялся запахом старой пыли, клея и красителей.