На какой-то станции мы сошли и пересели в другой поезд. Где точно, я теперь не помню. Мы видели следы недавнего землетрясения – расколовшиеся пополам жилые дома, груды обломков на месте разрушенных зданий, – но воспринимали все это довольно равнодушно: за время войны глаза привыкли к подобным картинам. Солнце скрылось, зарядил дождь. Земля от дождя побурела, женщины, пряча лицо под платком на манер мусульманок, понуро скребли мотыгами скудную пашню. Мы проезжали пустые полустанки, вдогонку нам неслись крики ослов. Поднялся ветер, в стекла сек косой дождь. Вдалеке я увидела контуры гор и, тронув Стивена за колено, кивнула на окно. Он сверился с картой. Где-то там, за маячившей в тумане грядой, скрывался увенчанный снежной короной исполин – Олимп, твердыня греческих богов. Но такие выси были не для нас. Наш путь лежал на запад, к сернам.

Грязная и мокрая Каламбака, притулившаяся у подножья скальных Метеор, выглядела не слишком соблазнительно. Однако именно здесь нам пришлось сойти. Быстро наведя справки (ломаный греческий Стивена был густо пересыпан итальянскими словами), мы выяснили, что упустили утренний автобус, который в это время года ходил только раз в сутки – вверх по горному серпантину до самого перевала. Но Стивен не намерен был отступать. Если нет автобуса, нужно найти другой транспорт, и в будке станционного кассира собрался военный совет: мы со Стивеном, сам кассир, бородатый осанистый старик, и мужчина помоложе, свояк кассира, случайно проходивший мимо. Все бурно жестикулировали и перекрикивали друг друга, азартно обсуждая, как нам до наступления темноты попасть на перевал.

Наконец на родича кассира снизошло озарение. У его племянника есть машина. Хорошая машина. Надежная, устойчивая на виражах, и даже фары исправные! Втроем мы отправились в кафе отпраздновать удачу за чашкой кофе и рюмкой узо. Тем временем машину племянника подогнали в ближний гараж на заправку. У племянника на глазу было бельмо. Я невольно забеспокоилась, не слишком ли рискованно садиться в машину с одноглазым шофером. И когда мы тронулись в путь, рванув по дороге из Каламбаки, как по гоночной трассе, меня осенило: вероятно, из-за бельма шофер просто не видит опасности, потому и водит так лихо. Бельмом у него был закрыт левый глаз, и как раз с левой стороны дороги тянулся обрыв.

Езда в машине по горному серпантину – удовольствие сомнительное. Как проверка водительского мастерства это еще приемлемо, но в Северной Греции, после дождей, когда потоками с гор на дорогу нанесло камней и грязи, когда вокруг уже смеркается, шасси то и дело возмущенно вздрагивает, на виражах мотор жалобно воет, а одноглазый шофер внезапно хватает болтающееся над приборной доской распятие и с истовой страстью его целует, – в таких обстоятельствах подъем по горной дороге окончательно выводит из равновесия. Стивен сидел справа, и у него за окном мелькал только крутой склон; мне же повезло меньше – подо мной слева пролегало отвесное ущелье. На каждом повороте, переключая передачу, шофер тяжко кряхтел, и это тоже не добавляло мне спокойствия. Впереди сквозь пелену дождя проступал деревянный мост над глубоким оврагом, по которому через какие-нибудь пять минут нам предстояло проехать. Издалека мне показалось, что мост разрушен, что среди камней на дне лежат обломки досок. Неудивительно, что наш одноглазый шофер снова прижал к губам распятие.

Сумерки быстро сгущались. Шофер включил свои хваленые фары. Как и распятие, это был скорее акт отчаяния: свет от фар почти не помогал. Дорога петляла, поднимаясь все выше и выше, и на всем ее протяжении мне не удалось заметить ни одной точки, где можно было развернуться и поехать назад, в Каламбаку. Как Роланд в «Чайльд-Гарольде»[43], мы могли бы сказать: вперед, вперед, нет для меня иного! Я зажмурилась. И только тогда, да и то не сразу, услышала рядом голос Стивена:

– Что с тобой? Укачало?

Ну что тут скажешь? Мой муж, как всегда, был на высоте непонимания.

Истошный рев мотора и скрежет переключаемой передачи возвестили, что смерть неминуема; чтобы не прозевать такой момент, я открыла глаза. Оказалось, мы все-таки добрались до цели.

Не знаю, какие здания можно увидеть в Малакаси сегодня. Не исключено, что теперь там построили мотель. В тот год, о котором речь, на самом верху перевала, чуть в стороне от дороги, стояла бревенчатая хижина; на площадке перед ней можно было запарковать автобус или грузовик. Вокруг темнел буковый лес. Дождь кончился. В чистом холодном воздухе ощущалась бодрящая нота, какая появляется на высоте семи тысяч футов. В окошке горел свет. Шофер погудел, дверь открылась, и на пороге показался человек.

– Выходи, – скомандовал мне Стивен, – поможешь выгрузить вещи. Они без нас объяснятся.

Едва машина остановилась, мою нервозность как рукой сняло. Горный воздух подействовал на меня, словно винный дух на алкоголика. Я потянулась, размяла ноги, и если бы в эту минуту Стивен сказал, что мы немедленно отправляемся в погоню за сернами – пешком, через лес, в темноте, – я бы с готовностью последовала за ним. Но мы всего лишь перенесли наш скарб под крышу.

Пока Стивен на своей греко-итальянской тарабарщине пробовал вмешаться в темпераментный разговор одноглазого шофера с хозяином, я могла спокойно оглядеться вокруг. Помещение представляло собой комбинацию закусочной и торговой лавки в форме буквы «Г». Земляной пол, лестница на чердак и подобие кухни в углу. Пахло едой, в кастрюле что-то булькало. На полках был разложен разный нехитрый товар: сигареты, мотки бечевки, зубная паста, рулоны материи – словом, все, что можно найти в любой уважающей себя сельской лавочке. Хозяин, приветливый мужчина средних лет, встретил нас без всякого удивления, с истинно греческим радушием, и тепло пожал каждому руку. Можно было подумать, что к нему не первый раз заявляются на ночь глядя безумные англичане, одержимые погоней за мифической серной, и он всех готов приютить и накормить.

Я жестом дала ему понять, что хочу закурить, и показала на прилавок, где лежали пачки сигарет, но хозяин отмел эту идею и с поклоном протянул мне свои. Затем, не переставая кланяться, предложил подняться по лестнице наверх. Я поняла, что нам всем вместе – хозяину, одноглазому шоферу, Стивену и мне – предстоит провести ночь на чердаке, завернувшись в одеяла, пока грудой сваленные на дощатом полу, если только я не предпочту из скромности уединиться в чулане. Я улыбнулась и покивала, надеясь таким образом выразить свою признательность, после чего снова спустилась вместе с ним вниз, в лавку.

Первый, кого я там увидела, был Стивен. Он расчехлил свое ружье и демонстрировал его низкорослому человечку с крысиным лицом, в одной рубашке, который появился из кухни. Человечек пришел в большое возбуждение, кивал головой, а потом разыграл настоящую пантомиму: низко пригнулся, настороженно, по-звериному напружинился и вдруг высоко подпрыгнул на месте под аплодисменты нашего одноглазого шофера.

– Порядок, – доложил мне Стивен, – все сходится. Эти ребята знают лесорубов, которые видели серн.