Чтобы понять истинный смысл выделенной цитаты, вспомним, что генерал Алексеев являлся одной из ключевых фигур заговора генералов против Николая II в 1916–1917 гг. и в этом качестве, несомненно, был тесно связан с масонством. А масонство как организация не знает национальных границ. Ложа «Великий Восток народов России» создавалась как филиал «Великого Востока Франции»[202]. Это означает, что она являлась проводником интересов даже не только и не столько российского капитала, сколько капитала стран Антанты.

Заметно, что масонская организация настраивалась на длительную борьбу. Иначе почему Алексеев говорил бы о «спасении от немца» «экономическом»? В кругах, где зарождалось Белое движение, в этот период бравировали непризнанием советской политики достижения мира и лозунгом скорейшего возобновления войны с Германией. Но это — для публики. Письмо же Алексеева наглядно показывает: он считал наиболее вероятным, что большевики сумеют заключить мир с Германией и что он будет сопровождаться (как и случилось в действительности) тягостными экономическими условиями для России. Юго-Восточный союз, по мысли кругов, стоявших за Алексеевым, должен был представлять остров экономической независимости от условий мирного соглашения Германии и Советской России.

Разумеется, за эту «независимость» следовало заплатить ресурсами юга России заинтересованному субъекту, которого Алексеев тут прямо и называет — «капитал англо-американский». Почему здесь не упомянут ещё французский капитал, мы узнаем из другого. Дело в том, что вскоре после этого, 10 (23) декабря 1917 г. между Великобританией и Францией было подписано секретное соглашение о разделе юга России на сферы интересов и влияния. По нему Кавказ входил именно в британскую сферу.

Конечно, военно-политические лидеры российской буржуазии явно не собирались ограничивать Юго-Восточный союз пределами Северного Кавказа. Поэтому речь шла о предоставлении капиталу Великобритании, Франции и США режима исключительного благоприятствования в обширном регионе Российской империи, включавшем Северный Кавказ, Закавказье, Причерноморье. С уверенностью политика, лучше других посвящённого в некие тайны, вождь Белого движения противополагает экономическому закабалению России Германией единственную альтернативу: такое же её закабаление Англией и Америкой…

Характерно, что Алексеев не пишет здесь о возобновлении вооружённой борьбы с Германией и её союзниками. Потому что отлично понимает: если для такой борьбы нет больше сил и средств у всей измученной России, то у Юго-Восточного союза их не будет тем более. Хотя в декларациях, предназначенных для более широкого круга лиц, лидеры Белого движения зимой 1917/18 г. пишут: «Полное исполнение всех принятых Россией союзных обязательств… Война должна быть доведена до конца в тесном единении с нашими союзниками»[203], — ясно, что это ширма.

Сокрушение внутреннего врага любой ценой — таков был императив Гражданской войны. Он допускал широкие рамки конформизма в отношениях с любыми внешними силами за счёт не только сиюминутных, но и долгосрочных интересов России. Этой логике подчинялись обе стороны. Разница была лишь в том, что антисоветские силы свой коллаборационизм прятали за «патриотическими» лозунгами, тогда как большевики, идя на унизительные условия сепаратного мира с Германией, были честнее и не скрывали своего приоритета классовых мотивов перед национальными.

Несмотря на все усилия политической верхушки российской буржуазии, «патриотическая сознательность» этого класса в общем оставалась на низком уровне. Как раньше он не желал жертвовать ничем из своих богатств и привилегий ради сохранения целого — своей власти в «этой стране», так и теперь он скептически отнёсся к перспективам вооружённой борьбы за эту цель. Деникин с горечью признаёт: «400 руб. — это всё, что в ноябре месяце уделило русское общество своим защитникам»[204]. Большинство представителей элиты предпочитало спасать свои капиталы (вместе с жизнями) за границей, а Россия как-нибудь, с Божьей помощью, спасётся сама…

В конце 1917 — начале 1918 г. на Дон стекались осколки свергнутой элиты. Были здесь совершенно разные, в том числе и совсем небогатые люди — студенты, служащие, низшее офицерство — кто искренне поверил в патриотические призывы Белого движения. Эти благородные идеалисты придали первым месяцам Белого движения ореол романтизма и жертвенности, впоследствии с него слетевший.

В Добровольческую армию, по свидетельству одного из её организаторов, генерала Деникина, шёл примерно… один процент русского офицерства[205]. Разошлись пути генералитета, одерживавшего победы на полях сражений Второй Отечественной войны. Деникин в эмиграции излил немало желчи на Брусилова, не поддержавшего Белое движение. Сам же Брусилов по этому поводу писал: «История по репортёрским статьям не пишется. Не зная ни причин, ни мотивов, ни обстановки, нельзя ему было бросать камни в меня, да и во многих тех, кто остался в России, как это делали многие эмигранты. Они всё упускали из виду, что обстановка и взгляды могут быть иные, а страдание за Россию — одно»[206].

Отмстим ещё, что святейший Тихон, патриарх Московский и всея Руси, интронизированный 21 ноября (4 декабря) 1917 г. на патриарший престол, пустовавший два столетия, отказался благословить Белое движение. Тот путь борьбы с советской властью, который оно предлагало, был морально неприемлем для многих русских людей, в искреннем патриотизме которых нет причин сомневаться.

Казакам в массе очень не нравилось затеваемое дело. Они не без оснований считали, что оно обрекает их на карательные акции со стороны большевиков. Они надеялись, избавившись от белогвардейцев с их лозунгом «единой неделимой России», как-нибудь договориться с большевиками.

Лидеры Белого движения были, безусловно, правы в том, что свои «вольности» зажиточное казачество могло защитить только в результате свержения власти большевиков по всей России. На этом основании они пытались подчинить себе казаков. Казачьи лидеры не менее резонно возражали, что без приюта со стороны казаков Белое движение вообще не смогло бы организоваться. По этой причине они добивались автономии ещё по ходу Гражданской войны. Эта борьба двух лагерей, которая не могла разрешиться взаимоприемлемым компромиссом, непрерывно разъедала антисоветский лагерь юга России и сыграла немалую роль в окончательном крушении Белого дела.

Старая армия разваливалась. Процесс, начатый политическими играми сил, совершивших Февральскую революцию, достигал апогея. Об этом красноречиво свидетельствует одна из последних сводок донесений старой Ставки о настроениях в армии — с 15 по 30 октября (с 28 октября по 12 ноября н. ст.) 1917 г.: