Никита закричал, размахнулся топором – и тут сзади на него прыгнула Светка Бероева. Он никогда бы не подумал, что в ее тонком и длинном теле столько силы. Светка оплела Никиту собой, как плющ оплетает дерево, и повалила на пол. Каким-то чудом он высвободил руку, ту самую, в которой был зажат топор, но не смог ударить – женщину, соседку, с которой стоял в медлительной очереди к магазинчику и обсуждал погоду… Светка завизжала и укусила его за щеку. Никита безуспешно попытался отцепить ее от себя, и они вместе выкатились из комнаты. Она била его острыми коленками в живот и кричала так истошно, что пена выступила в уголках узких ярких губ, а Никита твердил одно и то же:

– Это не твои дети, это не твои дети…

Наконец ему удалось прижать Светку к полу, но она уже перевалилась через верхнюю ступеньку лестницы. Дернула Никиту на себя – и они ухнули вниз, считая ступеньки телами друг друга.

Все происходящее затуманилось, утратило на пару мгновений свою жизненную важность, захотелось спать… Когда Никита пришел в себя, Светка стояла над ним, торжествующе подняв топор. Лезвие со звоном впилось в паркет, обжигающая боль прострелила руку до самого плеча. Никита с ужасом глянул на руку, ожидая увидеть кровавую культю, но все вроде было на месте, а вот топор застрял в прочном, дорогом паркете. Светка отчаянно пыталась его выдернуть, а Никита рывком вскочил и схватил Светку сзади за шею. Все-таки легкая была Светка, сухая, как кузнечик. Он без труда поднял ее над полом, а она сучила ногами, пытаясь его пнуть, и продолжала цепко держаться за топор. Никита вдруг дико обрадовался: вот сейчас все и закончится, он задушит Светку, и все всё узнают, и Вьюрки избавятся хотя бы от одного морока…

Топор с громким хрустом выскочил из паркета. Светка извернулась, свистнуло лезвие, Никита поспешно отпустил ее, попятился и снова наткнулся на что-то ногой. Это была та самая дверца в подпол, которую он чуть ранее успел приподнять. От резкого толчка она открылась полностью, из квадратного провала потянуло гнилым холодом. Никита посмотрел на Светку. Худенькая, встрепанная, со съехавшими на кончик носа золотистыми очками, она существовала как будто отдельно от слепо рубящего воздух топора. Когда Никита впервые увидел ее много лет назад, она ему даже приглянулась. И на общем собрании с шашлыками по случаю 30-летия СНТ «Вьюрки» – была там Светка, врала она, что никто с ней не водится и никуда не зовет, на жалость давила, умела она давить на жалость: молодая мать, деточки, хлопоты; на тех шашлыках он даже пытался сделать ей интимное предложение, но слишком много, по обыкновению, выпил и ничего членораздельного сказать так и не сумел. И Светка тогда не дала ему по морде, как это регулярно проделывали другие приглянувшиеся, а просто посмеялась и исчезла куда-то в рыжеватом от всполохов костра полумраке.

И Никита, задыхаясь от ясного ужаса, принесенного когда-то во Вьюрки ледяным вселенским сквозняком, окончательно осознал, что варианта всего два – или Светка убьет его, или он Светку. Только он не сможет этого сделать, не сможет жить с мертвой Светкой в голове. Помнить ее птичье личико, ее долгие ноги и тоненькие очки…

Светка бросилась вперед, взмахнула топором – неумело и страшно. Боль полоснула по ноге, на штанине разъехалась окровавленная прореха. Никита шарахнулся в сторону – и Светка оказалась на краю провала. На самом краю, пятки ее уже висели в пустоте.

Глаза Светки стали осмысленными. В них были все та же ярость, готовность убить, разорвать, скормить деточкам – и разумный, человеческий страх.

– Свет, это не твои дети… – Никита протянул ей руку.

Конечно, она знала, что это не ее дети. Но ничего, кроме них, в ее жизни не было, это было ее главное, итоговое достижение. Детьми она зацепилась за солидного человека Бероева, дождавшегося наконец наследников, за хорошую жизнь. Теперь не было Бероева, не было жизни, но Света не могла остаться в пустоте, потерять все, она цеплялась за то, что дали ей взамен, и мозг ее отчаянным, шизофреническим усилием заместил тех детей этими. Она заботилась, ночей не спала, выкармливала, а теперь чужак, вломившийся в их дом, требовал от нее невозможного…

Топор стесал кожу с мясом на предплечье Никиты, он еле успел отдернуть руку. От этого движения Светка почти потеряла равновесие и качалась туда-сюда, хватая воздух ртом, вцепившись в топор, как канатоходец в свой шест. И Никита толкнул ее. Совсем легонько, одними пальцами. Может, это было уже лишним, может, все дальнейшее произошло само собой – по крайней мере, Никите очень хотелось в это верить.

Светка мгновенно исчезла в провале, и Никита тут же захлопнул дверцу. Внизу глухо стукнуло и стало тихо. Только ошалевшая от ужаса Стася по-прежнему колотилась в кладовке. Потом из подпола послышался шорох, точно по полу волокли что-то тяжелое. А потом – снова грохот, звон бьющихся банок и дикие крики.

Наверху были не Светкины дети, зато в подполе был ее муж.

Стася налегла на дверь всем телом, что-то затрещало, и она жадно вдохнула пропитанный пылью воздух, казавшийся таким свежим после душной подлестничной тесноты. Вместе с ней из кладовки с грохотом вывалилась веревочная швабра. Человек, который запер Стасю там, неподвижно сидел на полу в нескольких шагах от лестницы. Красных пятен на его изодранной одежде прибавилось, и по рукам стекали кровавые струйки. Стася сдавленно охнула, человек поднял голову, его глаза расширились, и он вдруг рявкнул:

– Беги!

Стася обернулась и увидела, как по лестнице, бесформенными мешками переваливаясь со ступеньки на ступеньку, сползают черные твари. Одна из них подняла то, что заменяло ей голову: сверкнули багряными огоньками многочисленные глаза, распахнулся круглый рот. И тварь, сжав свое неуклюжее, покрытое коростой тело в тугую пружину, прыгнула метра на три, прямо к Стасе, и впилась многозубой присоской ей в бедро. Кровь брызнула во все стороны, Стася рухнула на пол, беззвучно разевая рот от невыносимой, невозможной боли. Никита схватил швабру и отшвырнул ею подменыша, но ему на грудь тут же прыгнул второй. Круглый рот жадно сокращался над самым его лицом, зубы со скрипом терлись друг о друга. Никита ткнул черенком швабры в мерцающий глаз, послышался жалобный, почти детский всхлип, и туша свалилась с него. Он нащупал руку Стаси, схватил ее и поволок к двери, но девчонка не могла встать. А под ноги Никите снова кинулось плотное, кожистое…

Далеко, на участке Петуховых, Катя заворочалась на еще теплом полу гаража, зашептала, не открывая глаз:

– Огонь, огонь… Баба огненная… огонь…

«Огонь, огонь», – отдалось у Никиты в голове. Он вспомнил вдруг Катины слова – подменыши всегда огня боятся. Только где его взять, даже спичек с собой нет. Никита колотил зверей деревянным черенком, тащил за собой ревущую Стасю – давай, еще немножечко, ползи. И понимал, что им конец, бероевские подменыши окрепли достаточно, чтобы оставить от них то же, что и от остальных – лужу крови да обглоданные кости, – разве что времени на это им потребуется немного больше.

И тут это произошло снова – вспышка бледного пламени, только совсем слабая. Швабра, которой Никита отбивался от тварей, занялась белым огнем, почти мгновенно перешедшим в обычный, оранжевый. Подменыши с визгом отпрянули.