Да, при встрече она выглядела слишком худой — прозрачной почти, но вполне адекватной, нормальной. Пока мы шли, я всю голову себе сломал. Вопросов стало ещё больше. Как хорошо, что я приехал.

У самого края поселения, что вынырнуло из-за деревьев, нас встретила Ульяна. Всё та же коса. Пытливый взгляд.

— Вы таки вернулись, Эдгар, — и скользнувшая лучом улыбка озаряет её лицо. Я молчу. Это очевидно, раз я здесь. Ульяна кивает, словно понимая, — Спасибо, Валера, — даёт она понять моему провожатому, что всё в порядке, но однорукий художник ещё долго пялится мне в спину.

Я увидел мать издалека. Узнал её по пушистому облаку рыжеватых волос. Она, словно почувствовав моё присутствие, обернулась. Эмоции менялись на её лице, как кадры, а затем, прислонившись плечом к стене домика, словно ноги её не держали, стала ждать, пока мы подойдём.

— Эдгар… — слетает с её губ, как только я приближаюсь. — Здравствуй, сынок.

И то, что она не бросается мне на шею, не пытается прикоснуться, не фальшивит в каждом звуке, примиряет меня с действительностью.

— Здравствуй, мама, — легко срывается с моих губ, и я застываю в каком-то шаге от женщины, что родила и воспитала меня.

Она дышит часто. И сердце её бьётся сильно-сильно и быстро-быстро. При такой худобе такое сердцебиение глазами увидеть несложно. Взволнована, но не испугана. Маленькая, хрупкая, тонкая. И я напротив неё — огромный.

Мне её не жаль, но я смотрю отстранённо, как на чужую женщину. И как к чужой из толпы цепляюсь взглядом. В ней есть это — останавливать прохожих. Всегда такой была. Могу понять, почему её любил отец. Такие, как она, невольно вызывают желание заботиться, беречь. Закрывать широкими плечами от мира.

Но, судя по всему, по тому, что рассказала мне Тая, ей не удалось всю жизнь прожить беспечно. Страдания оставили свой след — теперь я это вижу. Я не знаю, что ей сказать. Не знаю, с чего начать разговор. И зачем я приехал к ней — тоже не знаю, хоть до этого в голове теснились вопросы, на которые бы я хотел услышать ответы.

— Это и есть твой мужчина, ради которого ты спихнула детей на меня? — слова всё же находятся. И они недобрые. Но и не злые. Ирония, даже не сарказм. Защита, а не нападение. Так я думаю. — Почему ты не поступила проще? Рассказала бы правду, например. Вешала мне лапшу на уши про биологического отца, оболгала себя.

Она прикрывает глаза. Пальцы её скребут по неровной бревенчатой стене — напряжённые, тонкие. Каждая косточка просматривается и сустав. Ногти у неё короткие — под корень. Руки не нежные, а знающие, что такое тяжёлый физический труд. Свежие волдыри. Некоторые лопнули и присохли. Этими тонкими палочками-руками она копает? Обрабатывает грядки? Ими она переворачивала умирающего человека?

— Наверное, я заслужила эти слова, — голос у неё высокий и ломкий, как у подростка. Вечная девочка, даже в свои пятьдесят три. — Слишком много всего произошло, сын. И хорошего, и плохого. Но про отца я сказала правду.

— Зачем? Ни к чему эта информация. Я не собираюсь с ним встречаться.

— Кто знает, как сложится жизнь? — отвечает она уклончиво. — Сегодня так, завтра мир может перевернуться.

И от того, как она это говорит, по спине пробегают мурашки.

— Пойдём в дом, — отлипает она наконец-то от стены, — Напою тебя чаем. Расскажу правду. Задашь вопросы. Ты ведь для этого приехал.

— Ты не должна была вмешивать в наши дела и отношения Таю, — не трогаюсь с места. — Ты спровоцировала её. Она удрала от охраны, телефон отключила. Я чуть с ума не сошёл, придумывая истории одна другой краше. Но ты же не думала ни о чём, правда?

Мать меняется в лице. Бледнеет. Ловит ртом воздух.

— Я… не знала… Охрана, Эдгар? Что у вас происходит?..

Сложный вопрос. Я и сам толком ответов не знаю. И не потому я сейчас здесь, чтобы свои проблемы вешать.

— Пойдём, — делаю шаг к двери. Рву её на себя. Во мне опять бушует злость. И лучше не показывать эти чувства, но они просятся наружу. Мать семенит за мной, как собачонка.

— Я не знала, — причитает она тихо. — Леон ничего не рассказывал. Я… понятия не имела, что ты женился. А тут она позвонила… Как снег на голову. Я бы придумала что-нибудь. С детьми. Ты не волнуйся, Эдгар. Я скоро заберу их, правда. Хотела в себя прийти, очухаться. Я документы подала. Детям пенсию назначат. Выкарабкаемся. Ульяна с работой обещала помочь.

Внутри домика аскетично. Чересчур. Минимум мебели. Так, наверное, монашки живут. Мать мечется, как испуганный заяц. Не знает, куда себя деть. Руки у неё ходуном ходят. Хватает чайник. Бросает. По сторонам смотрит, видимо, не понимая, что надо делать.

— Сядь! — командую властно. Только так можно привести в чувство — заставить слушаться беспрекословно. Она падает на деревянный табурет, как подкошенная. Я осторожно опускаюсь на такой же. Выдержал бы. Но стул крепкий, добротный. — Успокойся. Лекарства у тебя какие-нибудь есть?

Выглядит она жалко. Серая почти. Дышит тяжело. Мать мотает головой.

— Здесь… нельзя. Только для совсем больных, кому необходимо.

— Ты наркоманка? Алкоголичка? — бью вопросами. Но сейчас жизненно необходимо поставить нужные точки, чтобы понимать.

Мать снова встряхивает головой.

— На транквилизаторы подсела, когда Славик умирал. Чуть сама следом не отправилась. Еле вышла. Леон… спас. Никто не знает. Откачал меня. А потом стало не до этого. Денег не осталось. Жилья тоже. Работу я потеряла. Городишко у нас маленький, сам знаешь. Деться некуда. Леон не знал. Он учился. В другом городе. И тогда я решилась. Уже не до лекарств было. Ноги б не протянуть. Собралась и рванула. Я больше ни у кого помощи не могла попросить. Только у тебя или… у твоего отца. Настоящего. Но к нему — в последнюю очередь. Да и то… не знаю, решилась бы. Мне на время надо было. Не навсегда. Не собиралась я их вешать тебе на шею. И сама не хотела да и не хочу. У тебя своя жизнь. У нас — своя.

Она смотрит в сторону. По пергаментной коже катятся слёзы.

— Почему сразу не сказала правду?

— Не смогла, — пожимает плечами. — Ты не хотел со мной встречаться. Я в таком отчаянии была. Весь разговор свёл к деньгам. По сути, так и есть. Деньги. У меня на руках голодные дети. Для себя я бы никогда и ни за что не пришла просить. Ни к кому. Ради детей я готова на всё. Ради любого из вас.

Она отрывается от созерцания пустоты. Смотрит мне в глаза.

— Мне не всё равно, что ты обо мне подумаешь, Эдгар. Никогда не было всё равно. Ты хочешь правду? Я скажу её. Как сказала Тае, твоей жене. Она… понравилась мне. Очень. Хорошая чистая девочка. Таких сейчас немного. Прости меня, что… глупость сделала. По незнанию больше. Кто знал, что у вас… всё сложно. Но ты сильный и разберёшься во всём сам. Как делал это и раньше. Прошу лишь об одном: не прими мою правду как способ надавить на жалость. Если бы я хотела, сделала бы это гораздо раньше. Или сразу, как только добралась до тебя. Во мне есть ещё остатки гордости — отсюда и враньё. Защитная реакция. Соврать, чтобы не показаться слабее, чем я есть на самом деле. Не хочу и не буду пиявкой. Потерпи немного. Совсем чуть-чуть. Я заберу детей и исчезну из твоей жизни. Забудешь, вычеркнешь — так тому и быть. Я лишь хочу сказать спустя много лет, что всегда любила и люблю тебя. Ты мой ребёнок. Такой же, как Леон, Марк или Настя. Любимый и долгожданный.