Царская семья счастливо жила в Амарне: она поклонялась новому богу, наблюдала за строительными работами, проводила церемонии для народа, принимала участие в жизни своих придворных. Можно смело утверждать, что в этом городе процветал дух всеобщего единства и свободы от старых ограничений. Одна из необычных черт этого периода заключалась в том, что жизнь царя и его семьи не скрывали от простых людей. Их изображали в очень искренних сценах, будь то прием придворных, трапеза или же во время ласк и поцелуев, во дворце или вне его. А изображение фараона, скорбящего из-за смерти второй дочери, признано одним из самых трогательных в древнеегипетском искусстве. За ним кроется жизненная история, переданная с потрясающей экспрессией. Фараона-бога опускали до уровня обычного человека, что могло помещать Эхнатону в его попытках отвоевать авторитет как правителя.

Главной составляющей переворота являлась маат, которую лучше переводить как «правда», нежели как «справедливость». В новое понятие маат входят искренность семейной жизни, натурализм в искусстве, доступность бога, а также разговорный язык текстов. Эхнатон называл себя «тот, который живет за счет маат», сравнивая ее таким образом с пищей, которая давала ему жизнь. Атон официально стал «тем, кто доволен правдой», то есть он принимал маат как основное приношение во время ритуалов. Мы видели, что важную роль маат стала играть еще в правление отца Эхнатона. Также примечательно, что уже во времена XII династии цари проявляла интерес к маат, но в их понимании она была лишь «справедливостью». В искусстве, относящемся к периоду правления этой династии, также присутствует определенная доля натурализма или реализма, особенно в лицах фараонов, измученных заботами о государстве. Это вполне уместное сравнение, даже если маат времен XII династии соответствовала справедливости, а не противопоставлялась скрытности древних богов.

Искусству Амарны посвящено огромное количество трудов, и мы не ставим себе цель подробно анализировать его. Однако два аспекта мы не можем оставить без внимания. В нем одновременно присутствовали гротеск и мягкая нестандартность, но при этом все его черты были неприемлемыми для консервативно настроенных людей. Ранее мы уже сравнивали гигантские колоссы Эхнатона в Карнаке с более спокойными изображениями этого фараона. Те же черты имеет и знаменитый бюст Нефертити с его округлыми линиями, вытянутой шеей и мечтательным выражением лица. Существуют более традиционные изображения царицы, представляющие ее менее экзотичной. Однако наше восхищение грациозными и натуралистичными портретами Нефертити не мешает нам сделать вывод, что подобные произведения искусства с их поразительными покатыми линиями, струящимися поверхностями, идеализацией обычной жизни вместо потустороннего и вечного искусства имели неегипетское происхождение. Если мы спросим себя, что было естественным для древнеегипетского искусства в течение долгих веков, то увидим, каким нестандартным и «плохим» было искусство эпохи Амарны. Для его описания следует применять термин «натурализм», но с той оговоркой, что оно не сводилось в точной передаче той или иной детали жизни, но в большей степени стремилось к природе, иногда посредством искажений или карикатуры. Портреты амарнской эпохи значительно отличаются от изображений других периодов. В предыдущие эпохи портретные изображения сочетали в себе идеализацию и характерные черты того или иного человека, что было необходимо для его благополучного существования в загробном мире. В эпоху правления Эхнатона вечность интересовала людей меньше всего – им нужна была жизнь.

Древнеегипетские художники всегда любили изображать животных и растения, и амарнский период не стал исключением. В качестве иллюстрации к этому утверждению можно привести роспись из дворца, изображающую жизнь в папирусных зарослях. Древний художник применил все свое мастерство для того, чтобы запечатлеть зимородков в момент броска в воду, когда эти маленькие птички замирают перед молниеносной атакой. Сцена происходит на фоне растущих папирусов, стебли которых пересекаются между собой, они не показаны как букет, похожий на веер, в отличие от более древних изображений. Эта роспись является одним из самых великолепных произведений древнего искусства.

Художники этого периода очень много экспериментировали, будучи свободными от старых ограничений. Создавалось большое количество второстепенных работ с точки зрения их ценности для искусства. В то же время в древнеегипетском искусстве увеличилось количество изображаемых эмоций. Скульпторам, получившим в свой арсенал новые модели и техники, удалось достичь передачи напряжения, размышления и живости. Отход от старых традиций, в которых все было направлено на вечную жизнь, привел к тому, что художники достаточно быстро начали показывать пространственную глубину, изначально отсутствовавшую в изображениях. В результате этого они добились эффекта напряжения и внутреннего эмоционального волнения, как в случае с зимородками. Подчас мастера показывали моделей в нетипичных позах. Например, нам известно изображение визиря, мчащегося на колеснице, – художник передал его в очень энергичной, нетипичной для Египта манере, ведь в традиционной иконографии визиря изобразили бы величественным. Несомненно, художников вдохновлял сам фараон, который, как мы можем представить, ездил на колеснице, запряженной быстрыми и сильными конями, вокруг своего города.

Натурализм, порой переходящий в гротеск, приманивал художников. Они изображали всех людей с головами в форме яйца, покатыми плечами и выступающими животами и таким способом прославляли фараона. В то же время порой они льстили правителю посредством изображений. Мы имеем в виду зарисовки, которые являются карикатурами на самого царя. Исследователи Тель-эль-Амарны упоминают о модели, показывающей фараона с худым и небритым лицом и использовавшейся для обучения скульпторов. Детская игрушка намеренно отсылает нас к сценам, где фараон едет на своей колеснице, а маленькая царевна бьет лошадей палкой. Эта игрушка «является моделью колесницы, запряженной обезьянками. В колеснице находится еще одна обезьянка, подгоняющая «лошадей» (ее покатый лоб очень сильно напоминает лоб царя), стоящая рядом принцесса-обезьянка тычет сзади лошадей-обезьянок, которые отказываются сдвинуться хотя бы на дюйм». Куда пропала неприкосновенность царя, если его подчиненные посмели сделать на него карикатуры? Его частная жизнь стала объектом для пародий, что понизило его до простых смертных. Для того чтобы осуществить переворот в стране, он пожертвовал таинственностью образа царя, которая многие поколения правителей поддерживала убеждение в их божественной сущности. Его не всегда воспринимали всерьез даже те, кто последовал за ним в Амарну. Поэтому мы можем предположить, что были и скептики, сомневавшиеся в нем как в царе.

Язык и литература также стали более простыми. Мы уже видели, что этот процесс начался намного раньше, когда разговорная речь постепенно стала заменять официальный язык, как, например, в надписи Камеса в конце XVII династии или в анналах Тутмоса III. На язык оказывалось влияние извне – заимствовались слова из азиатских языков: maryanu – воин-колесничий, merkebet – колесница, migdol – крепость, akunu – сосуд и т. д. Для этих слов писцы разработали и поддерживали новую систему. Все это происходило еще до амарнского переворота, что помогло развитию языка в период правления Эхнатона. В официальных текстах Амарны к богу обращались с помощью классического древнеегипетского языка, но даже он приобрел новые черты, делающие его более близким к разговорному. В других текстах использовали повседневный язык. Небольшие бытовые диалоги писали над людьми в сценах, украшавших стены гробниц. Именно они зафиксировали повседневную речь в той или иной степени, хотя надписи на пограничных стелах Эхнатона имеют некоторый разговорный оттенок. Переворот Эхнатона затронул все аспекты жизни древних египтян, в том числе и язык.