“Русскому генерал-майору, – отвечал Эмануэль, – командиру трех офицеров и восьми казаков”.

Нельзя не прибавить, что громадная победа, одержанная в этот день, была ознаменована таким множеством трофеев, что прекрасный подвиг Эмануэля не был даже замечен. Напрасно Эмануэль выходил с представлением о награждении трех бывших с ним офицеров георгиевскими крестами. Блюхер отказал на том основании, что они, занесшись так далеко, сами должны были быть в плену, а не других брать в плен.

С переходом за Рейн, Эмануэль в корпусе графа Сен-При участвует первого марта в деле под Реймсом. Малочисленные русские войска, внезапно атакованные самим Наполеоном, понесли поражение; Сен-При получил смертельную рану, и Эмануэль, приняв от него начальство, успел задержать французов настолько, чтобы дать возможность отступить остаткам разбитого корпуса. Передавая подробности этого боя, Скобелев, в известной переписке русского Инвалида говорит: “Уныние овладело всеми, и только один Эмануэль, духом неустрашимости вознесшись превыше опасности, действовал как прямой герой и, подобно орлу с полета, блюл общую пользу. Много было в корпусе генералов старше его чином, но ни один из них и не подумал оспаривать у него старшинство в этом случае”.

Через несколько дней Эмануэль был уже под стенами Парижа и преследовал французские войска, очистившие столицу. Последняя стычка произошла двадцать пятого марта у города Ла-Ферте-Але, и последние выстрелы, закончившие собой эпоху наполеоновских войн, прогремели в отряде Эмануэля.

За обе кампании Эмануэль получил Георгия на шею, анненскую ленту, Владимира 2-го класса и чин генерал-лейтенанта. По возвращении в Россию, он командовал четвертой драгунской дивизией, и в этом звании его застает назначение на Кавказ.

Таково было прошлое нового начальника линии.

Эмануэль прибыл в Ставрополь 22 сентября 1826 года, в самый период затишья на Кубани. Но наступило это затишье не вдруг. “Кубань вечно с кровью течет”, – говорили старые люди, раздумчиво следя, как мутные, желтые воды ее, клубясь и пенясь, неслись к далекому лону Черного моря. И слово их было верным отражением действительности. Если и случалось на берегах Кубани затишье, то оно было только временным, и затем горячая кровь опять перемешивалась с холодной водой быстрой реки. Даже зима с ее суровыми морозами, в которые легко одетый горский витязь неохотно надевал холодную кольчугу, не всегда служила оплотом для наших станиц, потому что крепкий лед, сковывавший Кубань, представлял слишком заманчивый мост, чтобы не воспользоваться им для быстрого налета. Все это оправдывалось на верхней Кубани в самом начале 1826 года, когда 17 января, в районе кавказского линейного казачьего полка, появился темиргоевский вождь Джембулат с партией.

Джембулат перешел Кубань в трех верстах от станицы Тифлисской и потянулся на север к казачьим хуторам, раскинутым по верховьям речки Бейсуги. Секрет вовремя заметил неприятеля и выстрелил. Тревога подхвачена была соседними станицами. Казачьи офицеры Гречишников с тифлисской, Бабалыков с казанской и Чуйков с ладожской сотнями понеслись к хуторам наперерез Джембулату. Набег темиргоевцев не удался. Джембулат повернул назад, преследуемый казаками, которые не могли, однако, нанести ему вреда, так как густая цепь метким огнем своим держала их на почтительном расстоянии. Джембулат почти без потерь дошел до Кубани, но здесь ожидала его засада, – переправа была занята пешими казаками, подоспевшими из Тифлисской станицы. Партия смешалась. Пользуясь этой минутой, все три сотни, скакавшие по пятам Джембулата, врубились в толпу и сбросили ее с крутого берега в реку. Лед не выдержал и обломился. Многие всадники пошли ко дну; другие торопились уйти, но казаки, быстро обогнув обрыв, настигли и рубили бегущих. Пятьдесят тел, множество хороших лошадей и ценного оружия досталось казакам в добычу. Этой неудачи долго не могли забыть в горах, и Джембулат поклялся отомстить Тифлисской станице. Через три года он сдержал свое слово.

Набег Джембулата имел еще свое особое значение для казаков Кавказского полка, станицы которых не запомнят нападений со стороны горцев с тех пор, как полком начал командовать Дадымов. Но Дадымов погиб в минувшем году, и горцы в короткое время уже другой раз пытались проложить себе путь к полковым хуторам, рассчитывая, что вместе с Дадымовым исчезла и доблесть старых украинцев. Но заветы Дадымова свято хранились в полку, да и майор Васмунд, заменивший Дадымова, оказался достойным его преемником.

Весело возвращались казаки по своим станицам. И как только перед ладожской сотней показался церковный крест, горевший в утренних лучах восходившего солнца, казаки по обыкновению затянули песню про своего любимого, безвременно погибшего командира Дадымова. Эта песня, как и все почти народные русские песни, быть может, не имеет литературных достоинств, но в ней бездна поэзии; она согрета чувством и заменяет надгробный памятник, который не могло сокрушить даже само время, так как она и до сих пор поется потомками тех, которые ее сложили.

Здесь кстати сказать несколько слов о характеристике этого не забытого до нашего времени героя кавказского линейного войска.

Еким Макарович Дадымов был родом осетин православного вероисповедания и как представитель своего времени и сословия совмещал в себе много и светлых, и темных сторон. Рассказывают, что он дружил с нашими непокорными соседями, и даже был кунаком самого Джембулата. Грозный темиргоевский князь не раз приезжал на Кубань видеться с Дадымовым и проводил с ним по несколько часов в приятельских беседах или в пиршествах под открытым небом. Эти приятельские связи не остались без влияния и на самый ход военных событий. Джембулат, как говорят, обещал не тревожить станиц и хуторов кавказского полка, которым командовал Дадымов, а Дадымов со своей стороны должен был смотреть сквозь пальцы и даже вовсе не видеть проделок своего приятеля в районах других, соседних полков. К подобным договорам нельзя конечно относиться строго и обсуждать их с точки зрения абсолютного права, потому что в них отражался дух времени и нравы тогдашнего казачества; они существовали и до Дадымова, и после него; даже начальство знало о них и только делало вид, что ничего не знает. К тому же эти стороны выкупались действительными боевыми заслугами Дадымова. Джембулат и при таких договорах должен был вести дела в соседних районах весьма осторожно. Ему могли сходить только те похождения, о которых русский кунак его узнавал от лазутчиков. Но едва у соседей зажигался маяк и сигнальная пушка возвещала тревогу, Дадымов налетал как снег на голову, и горе было кунакам, не успевшим уклониться от его удара. А уклониться было трудно, потому что лошади в кавказском полку и день и ночь стояли оседланные. Расплоха там никогда не бывало. При первом ударе набатного колокола Дадымов выскакивал на площадь и стрелял из пистолета – это был условный сигнал, по которому казаки со всех сторон собирались на тревогу. Нередко бывало, что неловкая шайка его кунаков вся погибала под его же ударами. И черкесы никогда не относили подобных погромов к вероломству Дадымова, а обвиняли неловкость вожаков, не сумевших покончить дела без шума и тревоги.