Вместе с графом Станиславом, токмо вице-канцлер ушел, Екатерина немало посмеялась, дивясь лицемерию оного человека, и пришла к заключению, что все Воронцовы одним миром мазаны.

Назавтра Станислав Понятовский, тянувший с отъездом до последнего, под давлением Шуваловых был вынужден отбыть в Польшу. В настроении он пребывал настолько подавленном, что с трудом мог говорить, не спускал с Екатерины покрасневших глаз (предыдущую ночь не мог заснуть), молил ее сделать все возможное, дабы он снова мог вернуться, ибо не сможет жить без нее, и токмо надежда встретиться вновь будет его поддерживать. Расстроенная Екатерина напоминала ему, что сумела же она его заполучить при помощи Бестужева в прошлый раз, в следующий раз паки найдет выход, и, паче всего, ей будет легко сие сделать, коли Бестужев будет оправдан. Ибо не может патриот страны, толико сил отдавший во славу отечества, ни за что, ни про что попасть в острог. Бесконечные слезы и обещания длились всю ночь. Наутро, оба едва живые, Станислав и Екатерина расстались.

* * *

До Екатерины доходили слова императрицы Елизаветы касательно ее ума и любви к справедливости, такожде, как и ее мнение о племяннике – мол, Петр, напротив, глуп до невозможности. Дескать, потому он и на ножах с супругой, понеже «у глупого умный, как бельмо на глазу». Сии слухи радовали Великую княгиню; тем не менее она все еще находилась в неведении по поводу будущей своей судьбы. Уже к лету Великий инквизитор, появившись как-то поздно вечером в ее покоях, заявил от имени императрицы, что ей следует через него просить разрешения увидеться с сыном и дочерью, а по выходу от них она будет иметь аудиенцию с Ея Величеством государыней Елизаветой Петровной. Екатерина сделала все, как было велено. Она провела с детьми около часа, когда за ней пришел граф Александр Шувалов, дабы сопроводить ее к императрице. Великая княгиня застала ее одну. Великая княгиня, поцеловав руку, склонилась в глубоком поклоне. Она обратила внимание – императрица не поцеловала ее в ответ, что обычно делала всегда. «Что ж, – подумала про себя Екатерина, – кто стоек бывает, тот достигнет того, что желает».

– Благодарю Вас, Ваше Величество, – начала она, – за милостивое свидание, кое вы соизволили дать мне, возвратив меня назад к жизни.

Елизавета Петровна, мельком глянув, отвела глаза и без церемоний строго повелела:

– Я требую, дабы вы мне сказали правду обо всем, что я у вас спрошу.

Великая княгиня, паки склонившись, взволнованно ответила:

– Уверяю вас, Ваше Величество, что вы услышите из моих уст сущую правду, и что я ничего не желаю, окромя как сказать ее.

Елизавета Петровна остановила на ней свой пристальный взгляд.

– Ничего не утаишь? – спросила она паки строго.

Екатерина ответила как можно искренне:

– Я не желаю иного, кроме как открыть вам свое сердце безо всякой утайки.

Тогда Елизавета Петровна спросила:

– Действительно ли было токмо два письма, написанных Апраксину?

Великая княгиня прижала руку к сердцу, сказав с возможной правдивостью:

– Клянусь вам в оном с величайшей искренностью – сие и было на самом деле.

Елизавета Петровна, круто повернувшись к столу, бережно взяла икону в золотом окладе, благоговейно поцеловала лик Богородицы и поднесла к Екатерине.

– Вот тебе икона Божьей Матери. Клянись пред Нею.

Встав на колени, Великая княгиня поклялась пред иконой, что у нее не было никаких интриг за спиной императрицы и что она предана императрице всей душой и телом.

Весь сей короткий разговор императрица не спускала с нее пытливых глаз. Услышав желанную клятву, она, вздохнув, отвела взгляд. Сказала серьезно:

– Я верю тебе. Но должна была проверить. Не обессудь!

Екатерина, не вставая с колен, благодарно и со слезами поцеловала руку государыни. Елизавета Петровна подняла ее, обняла и поцеловала, затем пустилась в расспросы о подробностях жизненного уклада Великого князя.

Последовавшее из всего оного мучительного дела заключение государыни было полностью в пользу Великой княгини. Ей токмо следовало соблюдать запрет на всякую переписку и встречи с дипломатическими лицами да поменьше читать. Императрица возвратила к невестке свою благосклонность. Как приятно было Екатерине проходить мимо наследника и ненавистной Воронцовой, всем своим видом словно говоря – не рой другому яму, сам в нее попадешь! Вскоре, к немалому удивлению, до нее дошли слухи, мол, сам Великий князь стал просить государыню отрешить его от наследования империи и отпустить его в любимую Голштинию.

После всех тех событий, в радости и веселье Великая княгиня не заметила, как вихрем пронеслось лето. Началось любимое время года. Осень! Но на сей раз почему-то ничего не радовало. Хотелось рядом с собой милого друга. В отсутствие Понятовского Екатерина чувствовала себя предельно одиноко. Ее попытки вернуть его ни к чему пока не привели. Спасали в какой-то степени его письма, которые шли беспрерывным потоком.

Царское Село окутала тихая сентябрьская красота. Екатерина вместе с детьми и их нянями прохаживалась по аллеям осеннего Царскосельского сада. Под ногами шуршали листья. Маленький Павел собирал самые необычные, подбегал к матери и радостно показывал свои находки. Малютка Анечка улыбалась своим беззубым ртом. Она сидела на ее руках, обвив шею млеющей от счастья матери. Екатерина обожала свою дочурку. Как ей не хотелось расставаться с ними! Колико раз она молила государыню о дозволении ей видеть своих детей чаще, но та всякий раз отказывала. Павел и Анечка обыкновенно плакали, когда мать, сев в карету, махала им на прощанье рукой. Всякий раз в такие моменты сердце Великой княгини ныло и болело.

В апреле 1759 года Екатерина потеряла свою почти двухлетнюю дочь – недоглядели многочисленные и бестолковые няньки. Хорошо хоть, сын еще выдерживал их тепличное воспитание.

* * *

Дело окончилось тем, что Бестужева выслали из Санкт-Петербурга в одну из его деревень. Поскольку вины его в измене следствие так и не сыскало, то вердикт был самый прозаический: канцлеру вменили преступление в том, что он сеял раздор между Большим и Малым дворами. В ходе следствия подозрения пали такожде на ювелира Бернарди, Понятовского, бывшего фаворита Елизаветы Петровны генерал-поручика Бекетова, учителя Екатерины Ададурова и некоторых других. Все сии люди были связаны с Екатериной, Бестужевым и английским посланником Уильямсом. Из них всех лишь Екатерина как Великая княгиня и Понятовский с Уильямсом как иностранные послы сумели избежать наказания.

Впрочем, у подобного преследования имелись свои причины: в последний год в качестве канцлера Бестужев, наблюдая постоянные болезни Елизаветы, не терял времени и составил несколько манифестов на грядущую смерть императрицы. Один из последних вариантов представлял собой таковой план действий: токмо Елизавета Петровна скончается, Петр Федорович становится императором по праву, а Екатерина его соправительницей. Себе же Бестужев предусмотрел председательство в трех важнейших коллегиях – Иностранной, Военной и Адмиралтейской. Окромя того, канцлер желал иметь звание подполковника во всех четырех лейб-гвардейских полках – Преображенском, Семеновском, Измайловском и Конном. К счастью и для себя, и для Екатерины, Бестужев успел сжечь манифест и все черновики. Таким образом, он лишил следователей серьезнейшей улики в государственной измене. Более того, весьма своевременно он успел передать Екатерине, что все бумаги сожжены, и ей опасаться нечего. Сие сообщение и придало Великой княгине сил не бояться держать ответ перед императрицей Елизаветой и ее советниками. Одержав победу в неравной схватке, Екатерина обрела еще большую уверенность в собственных силах и не преминула тут же использовать ее: она потребовала убрать с ее глаз любимчика Великого князя, Брокдорфа, посмевшего назвать ее «змеей, кою надобно раздавить». Вскоре она отметила, что сей великий муж всякий раз прятался при ее появлении на его пути.