Утром я не нашел в лагере Богомаза. Верочка сказала мне, что он попросил Самарина и Борисова отвезти его на телеге в Ляховичи. Там он похоронил деда Панаса… А когда вечером Богомаз вернулся в лагерь, он рассказал мне и другим партизанам о деде Панасе и Панасихе.

– Да… Не будь этого аиста… – вздохнул Богомаз, окончив рассказ. – Во всей этой истории есть что-то символическое – дед Панас, Панасиха. И аист. Издавна святой птицей он у белорусов считается, бутян – по-белорусски. Говорят, счастье приносит. И верно. Как увидел я, что он обратно в гнездо полетел, так и решил – была не была! В загайнике бы меня немцы живо сцапали. – Богомаз нахмурился. – Застрелили немцы аиста. Ехали обратно на машине и, как поравнялись с хатой, дали со зла очередь из автомата по нему и по окнам… Слышал я, как свалился он с крыши, как бил крыльями рядом с дедом Панасом. – Богомаз откашлялся. – Немцам, конечно, и в голову не пришло снова обыскать хату деда Панаса…

Богомаз не упомянул о том, что ему удалось спасти село от разорения, а быть может, и от страшной судьбы Красницы. Но об этом говорил весь отряд.

Лежа в своем «корабле прерий», Богомаз приводил в порядок какие-то записи. Говорили, что он ухитрялся выкраивать время для того, чтобы записывать в весках старинные сказки и песни белорусов. Он сам мне говорил, что белорусы, эти сыны лесов и болот, прирожденные поэты, мечтатели с необыкновенным полетом фантазии. В их старинных поверьях много языческого. Ни один старик белорус не плюнет в огонь или родник, не покинет отчий край, не прихватив узелка с родной землицей. Он любовно собирал печальные и красивые песни белорусов. Он уверял, что гитлеровское нашествие привело к рождению новых черт национального белорусского характера, прежде известного своей мягкостью.

Из других отрядов приезжали навестить Богомаза Полевой, Аксеныч, Костя-одессит. Всегда было людно около цыганского фургона Богомаза. Даже капитан Самсонов, покипятившись («Вот Дон Кихот Хачинский! Теперь из-за этого рыцаря у меня вся разведка станет!»), прислал к нему комиссара Перцова с выражением, как говорится в дипломатических нотах, искреннего соболезнования.

Перцов в этот вечер был великолепен – ни дать ни взять Дмитрий Фурманов! Кожанка, портупея, полевая сумка. Даже трубку он посасывал с тем же «комиссарским» выражением, что и актер Блинов в кинофильме «Чапаев». Перцов пришел с Ивановым, начальником разведки, на сей раз щеголявшим в мундире лейтенанта люфтваффе. Почему Самсонов терпит таких «помощничков» – для многих загадка. Иванов, говорят, стал у нас начальником разведки только потому, что он – хозяин радиостанции, Перцова назначили комиссаром как раз из-за своей полной неспособности быть им на деле. А Самсонов по-прежнему воюет за единоначалие, все хочет делать сам, ссылается на великие примеры и параллели.

– У меня есть дело к вам, – выдержав приличную паузу после официального вступления, чинно заговорил Перцев. – Мы тут посоветовались… Желательно, чтобы наш разговор был секретным…

Полевой начал собирать лежавшие у костра немецкие газеты.

– Надо ли наводить тень на ясный день? – спросил с усмешкой Богомаз, подбрасывая чурку в костер. – Наперед знаю, о чем пойдет разговор. О могилевских явках, не так ли?

Перцов и Иванов переглянулись удивленно, а потом уставились на Богомаза.

– Ну вот, видите? – засмеялся Богомаз. – Тут ничего хитрого нет. Я временно выбыл из строя, а капитана, естественно, не устраивает такая заминка в отправке агентурных данных в Москву. Верно?

– Да, верно! – с растерянной улыбкой закивал Перцов.

– Поэтому, – продолжал с прежней беззлобной усмешкой Богомаз, – капитан и прислал все выяснить, не соглашусь ли я передать ему мои явки. И, разумеется, он предупредил вас, что если я соглашусь на это, то должен буду лично передать ему свою агентуру. Правильно?

– Правильно, все правильно, Илья Петрович, – сказал Перцов, взглядом призывая на помощь Иванова. – Чем меньше людей будет знать о вашей агентуре, тем лучше.

– Вот и я тоже так думаю, – поймал его на слове Богомаз.

– Капитан поделился бы со мной этими данными, – хмуро заявил Иванов, с неприкрытым подозрением глядя на учебник немецкого языка, лежавший у Богомаза на коленях, – как с начальником разведки. Но к чему вести это самое – этот секретный разговор в присутствии посторонних? Вам ли забывать о правилах конспирации?..

– Вот об этом-то я и хотел сказать, – воскликнул Богомаз. – Выходит, я волен согласиться или не согласиться, сказать «да» или «нет». Что же плохого в том, услышат ли мой ответ вот эти товарищи? Больно засекретились мы тут – у повара меню не узнаешь. В Москве, слыхать, даже маршрутные надписи с трамваев сняли. Я разведчик, знаю цену конспирации, но не терплю пустого и вредного засекречивания. Да-да! Это язва, рак. Ширма для шарлатанов и даже преступников, дымовая завеса, из-за которой и своим ничего не видать…

Меня удивила горячность Богомаза и то, что Полевой согласно и серьезно кивал головой.

– Вот и дайте хозяину эти явки! – некстати ввернул Перцов.

– «Хозяину»! – усмехнулся Богомаз. – Иконы когда малевал, пришлось Библию одолеть. Зачем ребенка с водой выплескивать – мудрые попадаются там мысли. К примеру: «Не сотвори себе кумира!..»

– С иконами вашими мы еще разберемся, – туманно заявил Иванов. – Центр ждет сведений, а не цитат из Библии. Центр не похвалит и вашу мальчишескую выходку в Ляховичах – всех от немцев не спасешь в немецком тылу. Не забывайся, Памятнов! В конце концов, по положению ты просто рядовой разведчик. Ты зазнался… Ты любитель, ты должен передать явки в профессиональные руки. Не хочешь по-хорошему, так это самое…

– Ах вот оно что! – холодно перебил его Богомаз. – Вот, оказывается, для чего нужна была секретность – для угроз!

– Не будем ссориться, товарищи! – взмолился Перцов. – «Хозяин» особо подчеркнул, что вам, Илья Петрович, надо забыть о всех разногласиях, о личных обидах… Дело – прежде всего. Ваша идея партийного контроля – идея хорошая. И парторганизация, и собрания – все это будет. Дайте только время, нельзя спешить, мы переживаем сложный становления. Не вы один действуете по заданию партии. А мы? У нас одна партия. Мы тоже не от меньшевиков каких-нибудь действуем. Но все это не имеет отношения к вопросу о явках…

– Имеет, – сухо ответил Богомаз, поглаживая забинтованную ногу. – Самое прямое отношение. Могилевские большевики потому и не желают сейчас непосредственно связаться с отрядом Самсонова, что он свернул всю партийную работу в отряде. Это и есть мой ответ… не мой, впрочем… Это ответ нашего подполья. Мы не просим, а требуем, чтобы капитан покончил с самовластием. Передайте капитану, что через неделю я буду на ногах.

– Но врач сказал – две… – возразил Перцов.

– Эх вы! Конспираторы! До чего ж трогательно вы заботитесь о моем здоровье!

– Ты мне это брось, Памятнов! – вспылил Иванов. – Не заносись! Пока ты не дал нам явки, мы не знаем, кто снабдил тебя документами, по которым ты ходишь в Могилев – подпольщики твои или, это самое, гестапо!.. Против секретности ратуешь? Газетки, книжки немецкие почитываешь? Антисоветскую литературку распространяешь?