мире, где-то рядом с Македонией и Ливийской Арабской Джамахирией, и вместе с тем по количеству долларовых миллиардеров обгоняет многие передовые, развитые западные государства. Во всяком случае, согласно данным того же журнала «Форбс», из двадцати пяти самых богатых людей планеты – семеро россиян.

То есть, из принудительного советского равенства, которое, в общем-то справедливо, называли «равенством в нищете», Россия бросилась в другую крайность – в патологическое неравенство, значительно более вызывающее и уродливое, чем в мире капитализма.

Российские олигархи нисколько не отставали от западных. А кое в чем даже их успешно превосходили. Один из них, например, купил виллу в Западном Сассексе стоимостью 18 миллионов долларов, пентхауз в Кенсингтоне (еще 29 миллионов долларов), дом во Франции (15 миллионов), пятиэтажный особняк в испанской Белгравии (11 миллионов), шестиэтажный коттедж в Найтсбридже (18 миллионов), дом в Сан-Тропе (10 миллионов), наконец дачу недалеко от Москвы, за пустяки – всего 8 миллионов долларов. Кроме того он владел тремя яхтами: две по 70 и одна за 65 миллионов долларов, с бассейнами, турецкой баней, вертолетными площадками, собственной подводной лодкой, а его личный авиапарк состоял из двух «боингов»: 30 и 60 миллионов, и двух вертолетов по 35 миллионов долларов каждый.

Случилось, казалось бы, невозможное. Незаметно и как-то очень естественно образовался в России целый экономический сектор, направленный на обслуживание богатых и сверхбогатых людей. Обозначался он, как правило, ярлыком «элитный». Появились элитные квартиры, дома, поселки, специально выделенные, охраняемые, жестко отгороженные ото всего, элитные клиники и лицеи, где лечение, и образование стоило колоссальных денег, элитные магазины, элитные марки машин, элитные рейсы, элитные залы в аэропортах. Известный российский ученый назвал это vip-демократией. «Принципы феодального бытия, писал он, распространяются у нас со сказочной быстротой»…

В общем, возникли в России две разных вселенных, отделенные друг от друга практически непреодолимой стеной: мир богатых, где позволено все, и мир обычных людей, едва-едва удовлетворяющих самые насущные свои жизненные потребности. Возникли две разных нации, два разных народа, две разных социальных культуры, разрыв между которыми стремительно нарастал.

Ситуация осложнялась еще и тем, что российские нувориши, сознательно или случайно, возрождали худшие черты средневековых элит. Если в советское время партийно-хозяйственная номенклатура, тоже обладавшая немалыми привилегиями, все-таки старалась не слишком демонстрировать их, придерживаясь, по крайней мере в теории, принципа «все люди равны», то теперь подчеркивание своего социального превосходства стало обыденной нормой. Никогда еще богатство не демонстрировалось так нагло и вызывающе. Оно бросалось в глаза ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно. Средневековые феодалы кичились замками, роскошью доспехов, украшений, одежд, пышностью празднеств, количеством подобострастной дворни. Новые хозяева жизни строили себе особняки, копирующие эти замки, окружали себя охраной, прислугой, исполнявшей любые их прихоти, устраивали зрелищные вечеринки, обходившиеся во столько, сколько простой россиянин не мог бы заработать за десять лет.

Это был пир во время чумы. Ликование диких готов на развалинах древней цивилизации. Разграбление павшего царства, обращение его жителей в бесправных и безмолвных рабов.

Конечно, такое положение не могло сохраняться до бесконечности. Как бы ни были россияне довольны спокойствием и достатком последних нескольких лет, как бы ни были они умиротворены теми крошками, которые попадали к ним с властного пиршественного стола, но превращаться в рабов они, естественно, не желали.

Не для этого вытерпели они мучительную какофонию перестройки.

Не для этого сокрушили могущественную советскую власть.

Гроздья гнева вызревали медленно, но неумолимо.

Раскаленная магма должна была разломить где-то корку земли.

И произошло это по давней российской традиции в Санкт-Петербурге.

3

Здесь, вероятно, следует кое-что объяснить. Санкт-Петербург не похож ни на один из других городов. Он и основан был вовсе не для того, чтобы овеществлять собою обычную жизнь, а – как парадиз, как рай на земле, как государственная мечта. По метафизическому статусу своему этот город ближе к небу, а не к земле. И если говорить о «гении места», в котором, как полагают, воплощена созидающая душа, то гений Петербурга – это гений символа, а не скучных земных подробностей, гений великих деяний, а не мелких, суетных дел, гений вечности, а не конкретного времени. Будучи от рождения несколько приподнят над миром, Петербург утверждает приоритет «всегда» над «сейчас», бытия над бытом, закономерного над случайным. Идея здесь величественнее человека, смысл – больше, чем жизнь, эстетика выше пользы. Петербург в отличие от большинства «естественных городов» стремится не к благополучию, а к идеалу. Он отвергает «жизненный прагматизм», который отягощает и уродует человека. Известен чисто петербургский феномен: быть богатым – это не слишком прилично. Богатство – это не достижение, это болезнь, и демонстрировать ее окружающим – значит расписываться в мещанстве. Совершенно особые люди населяют Санкт-Петербург: фантазеры, мечтатели, фанатики, интеллектуалы, люди, склонные жить в иллюзиях, среди грез, склонные стремиться к тому, чего в этом мире достичь нельзя.

Можно поэтому представить себе их потрясение, когда началась трансформация Петербурга, вызванная наплывом сюда больших денег. С ужасом, от которого немеет язык, наблюдали ошеломленные и растерянные петербуржцы, как на Сенной площади, описанной еще Достоевским, сносится целый микрорайон старых двухэтажных домов, выстроенных, между прочим, еще в восемнадцатом веке, а вместо них воздвигается громадный стекло-металлический монстр, непотребными своими размерами придавливающий все вокруг. Или как рядом с Исаакиевским собором, разрушая величественный ансамбль, который создавал Монферран, вырастает некий стеклянный пузырь, абсолютно здесь неуместный и потому сразу же бросающийся в глаза. Или как подвергается искажению даже панорама Невы: прямо в центре всемирно известного красивейшего исторического ландшафта, кстати, запечатленного на сотнях картин и гравюр, теперь торчит жилой комплекс «Монблан», скопище элитных квартир, совершенно не соответствующий петербургской стилистике.

Однако самым чудовищным архитектурным проектом, повергшим в отчаяние буквально весь Петербург, явилось амбициозное намерение концерна «Газпром» возвести башню для своего офиса высотой аж в 400 метров.

Напомним, что особенностью Петербурга является горизонтальный пейзаж с редкими вертикальными доминантами в виде Петропавловской крепости, Исаакиевского собора, Адмиралтейской иглы. Было понятно, что новая высотная чебурда этот необыкновенный пейзаж полностью уничтожит. Исторические доминанты станут просто игрушечными. Петербург утратит свою уникальность, выделяющую его среди других городов. На такое не отваживались даже в советское время. При строительстве, скажем, гостиницы «Ленинград» тоже первоначально предполагалось нагромоздить немыслимое количество этажей, но после протестов общественности высота шлакобетонной коробки была резко уменьшена.

А тут – никаких сомнений.

Дремучее купеческое самодовольство, желающее видеть город у своих ног.

При чем тут уникальная архитектура?

При чем тут мнение горожан?

За все плачу…

И, конечно, уже полный кошмар, для которого в русском языке просто недостаточно слов, творился с «фоновой», рядовой, застройкой Санкт-Петербурга. После первых