роскошный отдых, которым вы наслаждаетесь, созданы с таким умением, что описанное в них порождает действительность; или же вы иронически предполагаете, что песня – сама по себе вещь усыпляющая?

– Важное определение, – сказал Медиа, – которое относится к тебе, не так ли, Мохи?

– Разве ты глуп, мальчик, – сказал Баббаланья, – когда из двусмысленности его слов так легко извлекаешь лесть, нежели стремишься извлечь из них осуждение? Будь мудрым, Иуми, и впоследствии всякий раз, когда подобное замечание покажется сомнительным, безошибочно выделяй из него благодарность, пусть быстрота вывода для тебя и мучительна.

Наиболее уверенно я чувствую себя тогда, когда именно так и поступаю; но я часто чувствую склонность к неверию в мои полномочия, в котором намного острее осознаю осуждение, нежели похвалу. И я всегда считаю его более искренним из двух; а потому никакая похвала не приводит меня к той же степени восторга, с которой огорчает осуждение.

Глава CIV,

в которой Баббаланья поднимает вопрос о дьявольской теории и на себе самом доказывает её

– Перемирие! – закричал Медиа. – Тут мчится джентльмен по ветру. Гляди, Тайи!

Повернувшись, мы заметили остроносое каноэ, мчавшееся на нас под огромным надутым треугольным парусом, внешние края которого были украшены длинными тёмно-красными флажками. По его курсу находилось несколько маленьких судёнышек, принадлежащих небогатым островитянам.

– Прочь с его дороги, увальни, – закричал Медиа, – или этот безумный принц Трибоннора проедется по вам и раздавит!

– И кто такой этот Трибоннора, – спросил Баббаланья, – если он так смело развлекает себя, проносясь по невинным гребцам?

– Беззаботный молодой вождь, – ответил Медиа, – наследник трёх островов; его ничего не интересует, кроме судна, на котором вы его теперь видите.

– Он, должно быть, одержим дьяволом, – сказал Мохи. Баббаланья заметил:

– Тогда он всего лишь похож на всех нас.

– Что ты говоришь? – прокричал Медиа.

– Я говорю, как старый Бардианна в Девятьсот девяносто девятой книге своих бессмертных «Размышлений», о том, что все мужчины…

– Клянусь жизнью, мой господин, он потопил три каноэ, – крикнул Мохи, отходя от мачты.

Но в тот момент сельдяной кит-полосатик, как пламя ворвавшийся в загон лагуны, выбросил высокий пенистый фонтан почти под носом у Трибонноры, который, благодаря тому, что его рулевое весло находилось между его ног, быстро повернул своё каноэ, подобно убегающей злой собаке.

Комментарии закончились.

– Баббаланья, ты собирался что-то сказать, – сказал Медиа. – Продолжаем двигаться.

– Спасибо, мой господин. Как сказал старый Бардианна, «все люди одержимы дьяволом, но ведь этих дьяволов засылают в людей и оставляют в них для дополнительного наказания; не размещай войска в крепости, но заточи в тюрьме; может быть, более справедливо сказать, что дьяволы сами находятся в собственности людей, а не наоборот».

– Верю! – крикнул Медиа. – Хотя твой старый козырь Бардианна иногда бывает скучен.

– Я долго был того же мнения, мой господин. Но позвольте мне продолжить. Сказал Бардианна: «Дьяволы являются водолазами: сильные дьяволы и слабые дьяволы, умные дьяволы и глупые дьяволы, безумные дьяволы и умеренные дьяволы, дьяволы, просто дьяволы, дьяволы, сами одержимые, дьяволы, вдвойне одержимые».

– И среди дьяволов какой дьявол твой? – спросил Мохи.

– Скоро узнаете; не прерывайте меня, старец. Итак, затем, мой господин, так как дьяволы – водолазы, водолазы – дьяволы в людях. Отсюда мы видим широкое различие. Но, в конце концов, основное различие таково: дьявол в одном человеке больше дьявола, чем вне его; и вы будете одержимы больше, чем вы есть; всё же вы безнаказанно можете показать больше действий одержимости, пока вы только одержимы сами. И как только ваша колдовская одержимость ранит другого, так и другие дьяволы тайно начнут замышлять, как бы ограничить вашего дьявола, как безумного. Это в случае, если вы будете податливы. Ведь в Марди живёт много одержимых сумасшедших, творящих бесконечное количество вреда, которые станут слишком сильными, получив в руки оружие.

– Это чересчур дьявольская доктрина, – вскричал Мохи. – Я не верю ей.

– Мой господин, – сказал Баббаланья, – вот соответствующее доказательство: мудрец-законодатель Ямиямма, который процветал задолго до Бардианны, категорически утверждал, что все люди, которые сознательно делают зло, одержимы; ведь доброта – это счастье; счастье – часть жизни; и зло не приносит пользы.

– Если мудрец Ямиямма сказал это, – сказал старый Мохи, – то мудрец Ямиямма, возможно, улучшил высказывание; и оно не столь просто, как могло бы быть.

– Ямиямма считал ниже своего достоинства быть простым; он презирал идею быть полностью постигнутым смертными. Как все оракулы, он высказывался туманно. Но старый Бардианна говорил иначе: он говорил правду прямо, целя прямо в точку, как копьём; особенно когда он установил свой универсальный принцип, за минусом исключений, что все люди одержимы.

– Тогда, конечно же, – сказал Медиа, – ты находишься в их числе.

– Ну, разумеется; и как старый Бардианна, который где-то говорит, что сам он, будучи полностью одержимым, был бы более опытным, чтобы распознать колдовство своих соседей. Но в другом месте он, кажется, противоречит себе, утверждая, что он не так разумен из-за своей собственной одержимости, как другие люди.

– Держитесь! – крикнул Медиа. – Кто тут у нас? – И он указал на трёх мужчин в воде прямо перед нашим носом, каждый из которых цеплялся за весло.

Мы поспешили к ним.

– Кто вы? – спросил Медиа. – Откуда и куда плыли?

– Из Вариоры, – ответили они, – и плыли в Мондолдо.

– И этот дьявол Трибоннора потопил ваши каноэ? – спросил Медиа, предлагая им пересесть к нам.

– Мы совсем не были помехой для того, чтобы нас давили, – ответили они, отдыхая на своих спинах и напряжённо пыхтя. – Если бы у нас были каноэ, мы должны были бы плыть на них, как и вы, тогда как сейчас у нас есть только наши тела, чтобы грести.

– Вы – кучка мужланов, – воскликнул Медиа. – Но идите своим путём, если вы удовлетворены своим передвижением, ну и ладно.

– Сейчас это – крайний случай, по моим предоставлениям, – сказал Баббаланья, – но эти бедняги помогли определить позицию старого Бардианны. Они принадлежат к той разновидности нашего одержимого народа, называемой простаками; но их дьяволам, не вредящим никому, кроме самих себя, разрешают быть на свободе с рыбами. Принимаю во внимание, что дьявол Трибонноры, который ежедневно гоняет на каноэ, топя своих жителей, принадлежит к разновидности абсолютного дьявола; но, поскольку Трибоннора находится в высокой инстанции и сильно поддерживается знакомыми и роднёй, с ним нельзя справиться и одеть в смирительную рубашку. Про себя я думаю, что мой дьявол – где-то между этими двумя крайностями; во всяком случае, он принадлежит к тому классу дьяволов, которым не вредят другие дьяволы.

– Я не так уверен в этом, – парировал Медиа. – Мне думается, что твоя доктрина обо всём одержимом человечестве будет приносить вред; отмечая, что косвенно она освобождает вас, смертных, от моральной ответственности. Кроме того, поскольку твоя доктрина – чрезвычайное зло, то по теории Ямияммы, за которой она следует, ты должен быть одержим; и так как это вредит другим, твой дьявол из числа тех, кто в чистилище пребывает между раем и адом; и так как он – один из тех, кто может быть заточён, то заточён он должен быть в тебе. – И, сказав так, он шутливо приказал, чтобы его слуги схватили одержимого философа и заткнули ему рот, чтобы он более не мог распространять свою дьявольскую доктрину.

Против этого Баббаланья возразил, сказав, что он вовсе не орангутан, чтобы быть так грубо обработанным.

– Уже лучше то, – сказал Медиа, – что ты сейчас не иллюстрация теории Бардианны о том, что люди бывают неразумны потому, что бывают одержимыми.

В таком виде измученный Баббаланья проявлял немного признаков философии.

После чего Медиа сказал:

– Конечно, его дьявол беснуется: поглядите на его рот!

И приказал, чтобы того связали по рукам и ногам.

Далее, видя