Ей вспоминались счастливые мгновения с Малликом, к которым на этот раз не примешивалась привычная боль. Она раскрыла себя для неудержимого потока любви.

В чреве Джоанн рос их ребенок.

Маллик прижимался ухом к ее животу, прислушиваясь.

«Ты все равно ничего не расслышишь, Маллик: еще слишком рано».

Ухо все теснее прижималось к ее животу, рука покоилась у нее между ног.

«Если это ребенок Маллика Никола, то ему пора просыпаться».

Она со смехом стала гладить его лицо...

При обороне «Сторм Маунтейн» был незабываемый момент — момент любви, гордости, неистовой радости.

Склоны были завалены трупами, но тзиен денведах обращены в бегство. Ее подчиненные знали, что это не победа, и не возносили благодарственных молитв: им было известно, что при следующей атаке они все равно будут раздавлены и большинство из них не проживет и двух часов.

И все же они обратили в бегство тзиен денведах!

По окопам прокатились крики и улюлюканье. Несколько секунд — и весь остаток гарнизона взорвался оскорбительными воплями в адрес отступивших драков; она уловила и свой голос в шуме всеобщего ликования.

Тзиен денведах отступают!

То была иная, более сильная форма любви, чем любовь мужчины и женщины. То было братство, скрепленное пролитой кровью и непролазной грязью; вместе они преградили путь неприятелю и обратили его в бегство. Они прошли крещение в огненной купели и выжили, чтобы торжествовать при виде отступающей дракской пехоты.

Рядом с Джоанн упал в грязь Морио Тайзейдо. До нее донесся его хриплый голос:

— Если бы сейчас меня настигла смерть, я бы умер счастливым. Мы их опрокинули! Это же надо, черт возьми, опрокинули!

Свет вспыхнул снова, и одна часть сознания Джоанн спросила у другой, не была ли эта радость призывом к сражению, к войне, к смертоубийству; если да, то как быть со здравыми суждениями?

Все правила были попраны, последствия происходящего не принимались в расчет; не учитывалось ничто, кроме одного: драки отступают! В тот крохотный отрезок времени остатки гарнизона торжествовали победу...

Но тут перед ее мысленным взором живо, словно на сцене, разыгралось «Предание о Лите» из «Кода Овсинда».

«Лита придумал для своих учеников игру.

Одному из учеников выпадал жребий начать игру: первый ход состоял в том, чтобы изобрести три первых правила игры. И игра, и правила могли быть любыми.

Следующий игрок мог либо воспользоваться этими тремя правилами, либо изобрести новые. Правила и изменения в них становились известны только по ходу самой игры, их следовало вычислять по действиям изобретателей правил. Даже условия выигрыша менялись ежеминутно. — Успешнее всего действовал тот, кому удавалось в ожидании своего хода понять все правила, после чего изобрести правило или критерий выигрыша, перечеркивающие преимущества, полученные предыдущими игроками в результате их собственных изобретений.

К тому времени, когда Лите наставал черед ходить, игра превращалась в кошмарный клубок правил — как видимых по положению самой игры, так и, по большей части, невидимых. Лита выигрывал, говоря просто:

— Я выиграл.

Всегда находился ученик, возражавший:

— Вы не можете выиграть, джетах. Система существующих правил этого не позволяет.

— Прекрасно позволяет. Правило, изобретенное мною, гласит: «Когда наступает моя очередь ходить, я выигрываю».

— Но то же самое мог сделать первый же игрок! Так мог бы поступить любой из нас!

— Мог бы, но первым это сделал я».

Зеленое свечение в голове померкло, сменившись теплой, обволакивающей чернотой. До ее слуха долетел голос — голос Баадека:

— Джоанн Никол! Пора на вечернюю трапезу!

Она продолжала молча вспоминать только что привидевшееся. Потом опомнилась, встала, подошла к двери и распахнула ее.

— Баадек!

— Я здесь. — Голос звучал совсем близко. — Когда вы впредь, воспользовавшись комнатой для медитации, не захотите, чтобы вас беспокоили, будьте добры, закройте входную дверь в апартаменты.

— Благодарю. Что такое сокрыто в комнате для медитации, что позволило мне увидеть столько замечательного?

— Ничего, кроме вас самой. Это древнее устройство, позволяющее заглянуть в себя.

— А этот свет, зеленый свет... Он казался настоящим.

— Обычно он синий, у драков.

Джоанн стала ощупью пробираться в коридор, но по пути ее внезапно задержала рука Баадека.

— В чем дело, Баадек?

— Поймите, Джоанн Никол, я не люблю людей.

— Кто просит тебя о любви?

— Но лично перед вами я в долгу, — продолжил он после короткой паузы. — Будьте очень осторожны во время ужина. Сегодняшние гости Торы Соама — это пять магистров Талмана и один человек. Я не могу догадаться, какая роль отведена им, какая — вам.

— Зачем меня предупреждает тот, кто не любит людей?

Драк усмехнулся.

— Я не знаток путаных правил и игр. Я просто умею быть преданным. Будучи преданным роду Тора, я считаю себя защитником Торы Кия. Вы помогли мне защитить его, поэтому моя преданность распространяется и на вас — до некоторой степени.

— Я ценю твое расположение, Баадек, — молвила она после паузы, — только не понимаю, против чего ты меня, собственно, предостерегаешь.

— На это мне сложно ответить. Не хотелось бы, чтобы вы выдали себя или то, что представляет для вас ценность. Полагаю, этим вечером все будет складываться так, чтобы вы это сделали.

После бесконечного петляния по коридорам Баадек и Джоанн оказались в анфиладе просторных помещений. Об их объемах свидетельствовало эхо, сопровождавшее их шаги и разговор. В одном из помещений раздавались голоса и пахло изысканной едой. Там их поджидал Тора Соам.

— Хорошо ли вы чувствуете себя этим вечером, Джоанн Никол?

— Да, благодарю.

— Превосходно. — Джоанн услышала шорох его одежд, — Я обещал вам сюрприз. Вот он!

Решительные шаги.

— Привет, майор.

— Бенбо? — Джоанн вытянула руки. — Бенбо?

— Он самый, майор. — Мужские руки обняли ее за плечи.

Внутри у нее что-то оборвалось, ноги перестали ее держать. Бенбо успел подхватить Джоанн и не позволил шлепнуться на каменный пол.

Рядом раздался голос Торы Соама, полный озабоченности:

— Вам нездоровится, Джоанн Никол? — Голос сменил адресата. — Ее только что выписали из чирн-коваха.

— Думаю, с ней все , в порядке, овьетах, — ответил ему голос Бенбо. — Просто мы многое пережили вместе и давно не виделись.