— Какое зрелище? — спросил Пау.

— Не перебивайте, — сказала она. — Поймете по ходу рассказа. Там были Сесилия, мать Франсески, тогда восьмилетняя; Бернард, мой отец, семилетний; Раймон, ваш отец, и Беатриу. Оба они были пятилетними. Во имя веры им нужно было смотреть, как сжигают еретика.

— Мать Раймона, — сказал Исаак.

— Нет, — сказала Сибилла. — Отца Бернарда, Роже Бернарда. Раймунду, мать Раймона, привели туда вместе с детьми, она пока что не была арестована, и ей пришлось смотреть, как ее брат-близнец гибнет таким образом.

— Какой ужас, — сказала Хуана. — Но был он еретиком?

Сибилла пожала плечами.

— Наше подлинное преступление состояло в том, что мы были верны графу и своим повелителям. Но да, в моем семействе в прежние дни было много последователей чистых. Не все, а те, что были еретиками, давно умерли или исчезли.

— Но если он действительно был еретиком, у них не было выбора… — Хуана не договорила. — Право, не знаю. Когда знаешь кого-то, это совсем другое дело.

Она обратила взгляд на Роже Бернарда.

— Да, — заговорила Сибилла. — Вы, Роже Бернард, названы в честь брата-близнеца вашей бабушки, погибшего в тот день на костре, он был и моим дедушкой. И это любопытно тем, как каждый ребенок реагировал на происходящее. Раймон, возможно, поскольку был самым маленьким, забыл его полностью. Когда мы разговаривали, я поняла, что он ничего об этом не помнил.

— Если не считать сновидений, — сказал Исаак.

— Да. И выбора имени для сына.

— Я помню это, — сказал Пау. — Мне шел двенадцатый год, когда родился Роже Бернард, и помню, как мать спросила: «Почему Роже Бернард? Разве мало имен для такого милого младенца?». А он ответил, что не знает, но это имя пришло ему на ум и понравилось. Вот его и назвали Роже Бернардом.

— Второй ребенок, Сесилия, пришла в ужас и продолжала жить в ужасе, — продолжала Сибилла. — Бабушка говорила мне, что с того дня она дожидалась возраста, когда сможет выйти замуж, покинуть Бельвианес и графство Фуа. К тому времени все наши земли были конфискованы. Наши дальние родственники поумирали или обеднели, как мы. Бабушка устроила для Сесилии брак с человеком из хорошей семьи в другом графстве, который, к нашему большому удивлению и огорчению, был так же беден и по той же самой причине. Поэтому вместо того, чтобы увезти Сесилию, ее муж стал жить вместе с нами. Сесилия заставила его переехать, очевидно, в Эмпорду, и, видимо, когда из этого не вышло ничего хорошего, на острова.

— А как выжила ваша семья? — спросила Хуана.

— Бабушка обратилась с прошением к нескольким могущественным друзьям, ей разрешили пользоваться до конца жизни домом — частью ее приданого, и прилегающим к нему небольшим участком земли. Мы кое-как кормились с него. Но смерть отца и наша бедность превратили моего отца, Бернарда, третьего ребенка, в молчальника. Он почти не раскрывал рта и с возрастом становился все хуже. Я росла в доме бабушки, постоянно ожидая молчания отца и внезапных вспышек ярости. Иногда он с воплем просыпался в ужасе. Мать проводила все время, ухаживая за ним и утешая его. Потом она умерла, и отец махнул на себя рукой.

— Какой ужас, — сказала Хуана. — Что сталось с ним?

— Мы делали для него, что могли, но отец не хотел жить в мире, где был лишен почти всего. Бабушка тоже очень страдала, так как не могла находиться с ним, когда он в таком состоянии. Мы с Розой ухаживали за ним, пока он не умер. Но то была не его вина, — с жаром сказала Сибилла.

— А чья? — равнодушно спросил Понс. — По вашему мнению?

— После войн и массовых расправ над приверженцами старой веры чистых, катаризм умирал сам собой. Поблизости от нас не было перфектов, которые могли бы возглавить верных и совершать последнее таинство. Эта вера не могла существовать дальше, — сказала она. — Никто не приходил в нашу деревню выяснить, не был ли сделан донос на нашу семью. Вот чья это была вина. Того, кто донес на нас.

— Кто же это сделал? — спросил Понс.

— Арнауд, — ответила Сибилла, — Арнауд де Бельвианес, отец Раймона. Он предал нас всех. Происходил Арнауд из довольно заурядной семьи; был честолюбив и алчен. Женился на моей двоюродной бабушке Раймунде, чтобы занять более высокое положение в обществе, и жена быстро стала его презирать. Он решил от нее избавиться — они уже ненавидели друг друга — и при этом надеялся, что, сделав донос на жену и ее брата, сможет завладеть их фамильной собственностью. Но так не получилось, думаю, к великому для него сожалению. Собственность досталась другим, а наши друзья и соседи сделали для Арнауда дальнейшую жизнь в графстве невыносимой.

— Что сталось с матерью Раймона?

— Раймунду сочли менее виновной, чем ее брат, но, чтобы иметь надежду увидеть вновь сына, ей требовалось отречься и принять то наказание, какое будет наложено. Она отреклась и просидела в тюрьме шесть лет. Выйдя на волю, истратила все оставшиеся деньги на его поиски. Однако человек, которого она отправила на юг, вернулся с вестью, что Раймон умер от лихорадки, и Раймунда вскоре скончалась.

— Господи, — произнес Юсуф. — Должно быть, это тот самый…

— Да, — поспешно перебил его Исаак. — Какая жалость, что они умерли, так и не найдя друг друга.

— А четвертый ребенок? — спросил Пау. — Кто это был?

— Четвертой была Беатриу, — ответила Сибилла. — Мать Гильема. Люди говорили, она наслаждалась каждой секундой этого зрелища. По их словам, жутко было видеть, как эта хорошенькая девочка хлопала в ладоши всякий раз, когда пламя взвивалось вверх. Бабушка утверждала, что она выросла шлюхой, возможно, потому, что у нее была связь с Арнаудом. Вот, сеньоры, и все, что я знаю, если не считать того, что раз Франсеска росла, проникаясь материнскими страхами, как я отцовскими, реакция ее понятна. Почему она отличается от моей, сказать не могу. Но могу сказать, что жить с этими страхами ужасно.

— Возможно, — сказал молча слушавший Хайме, — но я не понимаю, как это может угрожать моей Франсеске в глазах мира. Где она родилась, в Бельвианесе или в городе Мальорка, не имеет значения ни для кого. Ни для церкви, ни для меня, ни для моей семьи.

— Вы совершенно правы, сеньор Хайме, — сказал Исаак, — и если бы кто-то не играл на страхах Франсески, вам не нужно было бы этого знать. Но думаю, кто-то играет.

— Зачем? С какой стати кому-то играть на них?

— Кто-то делает это ради денег, — ответил Исаак. — И я, кажется, знаю, почему сеньора Франсеска была готова платить своему мучителю. Вчера, когда только очнулась, она не сознавала, что говорит, и, думая, что обращается к вам, просила вас, чтобы вы не позволяли сжигать ее, потому что она очень боится огня.

— Господи Боже, — сказал Хайме. — Как это может быть? Она не еретичка. Я в этом уверен.

— Конечно, нет, — сказала Хуана. — Это нелепость.

— Кто-то убедил ее, что многие невиновные сгорели на костре из-за друзей или фамильных связей, — сказал Исаак.