— Ваше величество, — произнес верховный поборник, — я прибыл по вашему вызову.

На самом деле Имар его не вызывал. Айвар аб Фердох приходил к нему каждое утро и приносил на подпись целую пачку документов. Вернее, документы приносил не он сам, за ним их нес помощник, который сейчас стоял на пороге королевского кабинета и переминался с ноги на ногу, не отваживаясь войти, как его начальник, без разрешения. Имар утвердительно кивнул ему, помощник наконец вошел, положил толстенную папку на край письменного стола, а потом, кланяясь, попятился к выходу и закрыл за собой дверь.

Имар вольготно расселся в широком мягком кресле и с некоторым злорадством стал наблюдать, как коротышка Айвар аб Фердох взбирается на сиденье высокого кресла, откуда его ноги не доставали до пола. Еще в начале этого года Имар приказал убрать из своего кабинета все стулья, подходившие к росту нового верховного поборника. На первых порах лорд Айвар присылал перед собой лакея с подставкой для ног, однако его, по королевскому приказу, всякий раз перехватывала стража. Ходить же по дворцу в сопровождении слуги с подставкой Айвар аб Фердох считал ниже своего достоинства, поэтому ему пришлось смириться с этим неудобством.

Устроившись на сиденье, верховный поборник раскрыл папку и начал передавать королю документы, сопровождая их подробными комментариями. Формально к полномочиям поборников относились только вопросы чистоты веры и борьбы с колдовством и ведьмовством, однако на практике это приводило к почти тотальному контролю над всеми сферами государственного управления. В частности, над финансами — якобы для того, чтобы защитить королевскую казну от поддельного колдовского золота. Над торговлей — чтобы помешать распространению любых товаров, изготовленных с применением магии. Над связями с другими странами — ведь все они находились под властью колдунов и ведьм, а местное население исповедовало еретические вероучения. Также поборники имели большое влияние на охрану порядка и систему правосудия, а чуть ли не единственным институтом, который упорно отказывался подчиняться им, была армия, и в особенности флот. Военные офицеры — все, за редким исключением, представители дворянства — видели своим главнокомандующим исключительно короля и не желали выполнять приказы выскочек-простолюдинов в алых рясах.

Наверное, именно в армейской среде у Ивара было больше всего единомышленников, но они тщательно скрывали свои взгляды, поэтому отличить офицеров, считавших лахлинские порядки порочными, от тех, кто просто ненавидел поборников, было невозможно. А самое неприятное заключалось в том, что до сих пор никто — ни из армии, ни из гражданской знати — не открылся Имару, хотя вольнодумство короля не было большим секретом. На протяжении последних лет в высших кругах поговаривали, что после смерти жены их король утратил веру, но ни одна живая душа не догадывалась, как глубоко он погряз в трясине ереси. Если бы поборники хотя бы заподозрили, что Имар не просто сомневается в истинности их Святой Веры, а уже давно отрекся от нее, его бы не спас даже королевский сан. Конечно, они бы не отважились официально выдвигать против него обвинения, это могло привести к непредсказуемым последствиям, но наверняка позаботились бы о том, чтобы в результате какого-нибудь несчастного случая или внезапной болезни трон как можно скорее освободился для дяди Имара, Брогана аб Лаврайна. Хотя, следует заметить, принц Броган не устраивал высшее руководство поборников еще больше, чем Имар. Он был очень набожным человеком, что вместе с деятельной натурой и недюжинной харизмой лидера делало его опасным соперником как для Айвара аб Фердоха, так и для всего Поборнического Совета. Они боялись его влиятельности и популярности, а Имар ненавидел своего дядю всеми фибрами души…

Папка перед верховным поборником постепенно пустела, а вместо того росла стопка бумаг слева от короля. После знакомства с правительственными постановлениями и проектами указов он в основном подписывал их и лишь некоторые отклонял или возвращал на доработку со своими замечаниями. Пусть и очень неохотно, но Имар все-таки признавал, что с государственными делами лорд Айвар справляется гораздо лучше, чем это делал покойный Деван аб Грын, и за год его руководства правительством состояние лахлинской экономики немного улучшилось, хотя и оставалось хронически тяжелым — впрочем, легкой жизнь на Лахлине не была никогда.

Наконец дело дошло до ходатайств о помиловании, и те из них, что касались лиц, обвиняемых в ереси и содействии колдовству, Имар читал особенно внимательно. Следователи поборников очень неохотно отпускали задержанных при отсутствии доказательств вины, а Трибуналы Святой Веры за последние четыреста лет вообще ни одного раза не выносили оправдательных приговоров. Когда подсудимых по тем или иным причинам решали отпустить на свободу, было принято прибегать к королевской амнистии. К сожалению, в вопросах, связанных с преступлениями против веры, Имар мог воспользоваться своим правом помилования только по представлению верховного поборника, поэтому был бессилен помочь настоящим еретикам — таким, как Колим аб Тыдир, беспоместный дворянин из Бланаха.

Весной прошлого года этот юноша на пьяную голову подрался с сыном одного влиятельного тамошнего вельможи, и обстоятельства сложились так неудачно, что тот папин сынок от побоев умер. Колим понимал, что вельможа не простит ему смерти сына, однако не хотел окончить свою жизнь так бесславно — на одной виселице с разбойниками и уличными воришками. Очевидно, он решил уйти красиво, за серьезное дело, поэтому на суде сделал заявление, что причиной ссоры, приведшей в итоге к драке, стало расхождение в религиозных взглядах. Дескать, его оппонент утверждал, что в свое время Китрайл был одним из диннеши, но восстал против своего Творца, за что Великий Дыв низвергнул его с Небес в вечную тьму Ан Нувина; а на самом деле, как хорошо известно всем образованным людям, Китрайл является всего лишь локальным олицетворением Абсолютного Зла, и его власть не простирается за границы Нового Мира.

Услышав эту ересь — и не просто ересь, а ведьмовскую ересь, — испуганный судья немедленно прекратил рассмотрение дела, а через час прибыли поборники и забрали Колима аб Тыдира в местный Дворец Святой Веры, где находилась тюрьма, предназначенная для содержания отпетых грешников. Вскоре они горько пожалели, что не позволили казнить юношу за обычное убийство. Колим использовал против них их же собственное правило, требовавшее сначала растолковать еретику всю ложность его взглядов, чтобы дать ему возможность раскаяться и перед восхождением на костер вновь обратиться к Святой Вере. Как оказалось, он не просто повторил при случае тезис, который подвергали анафеме не только лахлинские проповедники, но и все абрадские духовники. Девятнадцатилетний Колим аб Тыдир отлично ориентировался в этой теме и на протяжении десяти месяцев вел продолжительные диспуты со следователями, время от времени вроде бы соглашаясь с их аргументами, но вместо уже опровергнутых выдвигая новые еретические тезисы, — и все начиналось сначала.

Имар пристально следил за ходом этого процесса, даже отправил в Бланах своего представителя и чуть ли не каждый день получал от него депеши с протоколами дознания. Из-за такого внимания со стороны короля поборники не могли отступить от правил и закончить следствие раньше времени. А втихомолку убить такого надоедливого обвиняемого им не позволяла гордость — ведь этим они признали бы свое поражение. Но в конце концов силы Колима исчерпались, в конце лета он прекратил дискуссию и в то же время отказался от покаяния и обращения к Святой Вере. А потом огонь поглотил мужественного юношу, не захотевшего умирать убийцей и выбравшего для себя терновый венец мученика. Единственное, что Имар мог сделать для Колима, — это защитить от преследования его родных: даром что юноша еще четыре года назад ушел от родителей, поборники все равно собирались привлечь их к ответственности за содействие еретику.