— Ты еще испытываешь чувства к… Реджи Бассетту?

— Нет! — торжествующе воскликнула она. — Я ненавижу и презираю его. Я знаю, что он и мизинца твоего недостоин.

Пол беспомощно взмахнул рукой:

— О Боже! Хотел бы я знать, как поступить. Сначала мне казалось, я готов тебя убить, а теперь чувствую: все не может продолжаться, как раньше, нужно что-то делать. Я не могу об этом забыть. Мне следовало бы тебя возненавидеть, но не получается. Несмотря на все, я до сих пор тебя люблю. Если ты уедешь, я думаю, что умру.

Она задумчиво посмотрела на него, в некоторой степени понимая, насколько противоречивы чувства, разрывающие его. Казалось, для него дело чести развестись с оступившейся женой, и все же ему не хватало духа. Злость и стыд уступили место глубокой печали. К тому же он не пережил бы скандала и публичного позора. Пол Кастиллион был человеком старомодных взглядов, и он считал, что джентльмену пристало заботиться о том, чтобы его имя не попало в газеты. Он также не разделял модной точки зрения на то, что обманутый супруг становится в некотором роде героем. Он живо помнил, какое отвращение испытал, когда член его клуба, разводясь с женой, живописал измены благоверной в курительной комнате, пытаясь вызвать сочувствие слушателей. Пол гордился своим именем и допустить не мог, что оно может стать предметом насмешек. Сама мысль об этом вызывала у него стыд. Он с трудом поднял глаза на жену.

— Я полностью в твоих руках, — наконец произнесла она, — и сделаю все, что ты пожелаешь.

— Разве ты не можешь дать мне еще немного времени все обдумать? Я не хочу ничего делать в спешке.

— Полагаю, лучше решить прямо сейчас же. Для тебя будет намного лучше разобраться с этим. Тебе плохо. Я не могу видеть тебя таким несчастным.

— Не думай обо мне. Подумай о себе. Что ты сделаешь, если… — Он замолчал, не в силах продолжать.

— …если ты со мной разведешься?

— Нет, я не могу этого сделать! — мгновенно откликнулся он. — Осмелюсь заявить, что я слепо влюбленный маразматический старый дурак, и ты будешь презирать меня еще больше, чем сейчас, но я не могу окончательно лишиться тебя. О, Грейс, ты ведь не хочешь, чтобы я подал на развод?

Она покачала головой:

— С твоей стороны было бы очень благородно избавить меня от этого. Тебя устроит, если я уеду и поселюсь за границей? Обещаю, я больше не дам тебе повода для обвинений. Нам не обязательно что-то объяснять окружающим, пусть все думают, что это нечто вроде дружеского расставания.

— Осмелюсь сказать, так было бы лучше всего, — тихо произнес он.

— Тогда до свидания.

Она протянула ему руку, и в пелене слез все расплылось у нее перед глазами. Он принял это молча.

— Хочу сказать тебе еще раз, Пол, как горько сожалею, что причинила тебе боль. Я никогда не была тебе хорошей женой. От всей души надеюсь, что теперь ты станешь счастливее.

— Разве я могу быть счастлив, Грейс? Ты была моим счастьем. Я ничего не могу с этим поделать. Все эти дни я пытался справиться с собой, но даже теперь, теперь, когда знаю, что ты ничего ко мне не испытывала, и… словом, я люблю тебя всем сердцем.

Слезы потекли по исхудавшим бесцветным щекам Грейс, и какое-то время она не могла говорить. Наконец она встала перед ним со склоненной головой.

— Я не прошу тебя поверить мне, Пол. Я лгала и предавала тебя, и ты имеешь право считать, что мои слова ничего не стоят. Но я хотела бы сказать кое-что, прежде чем уйти: теперь я действительно тебя люблю. За последние месяцы страданий я поняла, какой ты добрый и хороший, и меня безмерно тронула твоя огромная любовь ко мне. Ты заставил меня устыдиться себя самой. О, я была недостойна и эгоистична! Я слепо принесла тебя в жертву ради своих причуд, я никогда не пыталась сделать тебя счастливым. И если теперь я изменилась, то лишь благодаря тебе. А на днях, когда ты вернул ружье этому человеку, я так гордилась тобой и чувствовала себя настолько жалким, омерзительным существом, что готова была упасть перед тобой на колени и целовать твои руки.

Взяв носовой платок, Грейс вытерла глаза. Потом, с трудом улыбнувшись, бросила на него веселый взгляд, который прежде часто дарила ему:

— Не думай обо мне слишком плохо, ладно?

— О, Грейс, Грейс! — воскликнул он. — Я этого не вынесу! Не уезжай. Ты так мне нужна! Давай начнем все сначала.

Румянец залил ее лицо, и она быстро подбежала к нему.

— Пол, неужели когда-нибудь ты сможешь простить меня? Говорю же: я люблю тебя так, как не любила никогда раньше!

— Давай попробуем.

Он раскрыл объятия, и, вскрикнув от радости, она бросилась к нему. Она потянулась к нему губами, а когда он поцеловал ее, прижалась к нему еще крепче.

— Мой любимый муж… — прошептала она.

— О, Грейс, давай возблагодарим Бога за Его милость к нам!

Лето прошло, и мисс Ли, как обычно, с живостью молодой девушки предавалась разнообразным развлечениям сезона. Она обладала способностью получать удовольствие от приемов, которые другие находили невероятно скучными, и с игривым добродушным ехидством живописала свои приключения верному Фрэнку.

Он, разумеется, остался в Лондоне, но раз в две недели ездил навещать Герберта Филда в Теркенбери. Его визиты, хотя и были совершенно бесполезны, приносили исключительное успокоение семейству декана. Его приветливость и способность сопереживать утешали их, так что все с огромнейшим удовольствием ждали его приезда. Фрэнк умел внушать веру в лучшее, так что даже Белла чувствовала, будто никто не может сделать для ее мужа больше. Вернувшись домой из Парижа, они зажили очень тихо, и, хотя сначала декана немного стесняло присутствие Герберта, его чувства вскоре сменились очень трогательной нежностью. Он научился восхищаться решительностью, с которой молодой человек был готов встретить неизбежную смерть, смелостью, с которой он терпел боль. Когда потеплело, Герберт весь день лежал в саду, наслаждаясь видом зеленых листьев, цветов и пением птиц. Забросив свои интеллектуальные занятия, декан сидел вместе с ним и рассказывал о древних писателях или о розах, которые так любил. Они часто играли в шахматы, и Белле нравилось смотреть на них в нежном свете солнечных лучей, пробивавшихся сквозь листву. Ее забавляла торжествующая улыбка на губах отца, когда ему удавалось сделать ход, озадачивший соперника, и мальчишеский смех Герберта, когда он находил способ с честью выйти из сложной ситуации. Они оба казались ее детьми, и она не могла сказать, кто был ей дороже.

Но жестокий недуг прогрессировал, и в конце концов Герберт слег. Ужасные кровотечения истощали его, и Фрэнк больше не мог скрывать от Беллы свои опасения, что конец близок.

— Долгие месяцы он был на волосок от гибели, и этот волосок рвется. Боюсь, вы должны приготовиться к худшему.

— Неужели это вопрос нескольких недель? — с мукой в голосе спросила она.