Я не слишком люблю рассуждать логически, но в случае с Эммой мои рассуждения возымели далеко идущие последствия. Откуда мне было знать, что она — не такая, как все? Никаких указаний на то, что она другая, у меня вначале не было. Она богата, красива и миниатюрна. Почему она должна быть исключением из общего правила? Я заставлял себя не увлечься ею из чувства самосохранения. Я сохранял между нами профессиональную дистанцию.

А сейчас? Сейчас я сидел во мраке ночи в джунглях Лоувельда, разрываясь между личными чувствами и профессиональным долгом. Граница между личным и профессиональным размылась. Мне нужно было восстановить эту границу, эту линию, чтобы можно было завершить начатое дело: защитить ее. Но сейчас мной в первую очередь двигало желание отомстить. Кому-то придется дорого заплатить за нападение на мою Эмму! Я хотел отыскать ответы на ее вопросы и положить их к ее ногам, умоляя ее простить меня и предлагая ей заинтересоваться мной.

Моя Эмма.

Но вчера я переспал с незнакомкой.

Эмма. Я нес ее, спящую, в ее комнату. Я утешал ее, я раскрыл перед ней ту часть своей души, которую раньше видела только Мона. Я прижимал к себе ее окровавленное тело, понимая, что она умирает и что вместе с ней умрет не только моя профессиональная репутация. Кос Тальярд прав. Я влюблен в Эмму, такую, какая она есть, невзирая на ее красоту и богатство. Несмотря на разницу в происхождении и ее острый ум, она могла с неподдельным интересом и любопытством спросить меня: «Кто вы такой, Леммер?» После того как неизвестные вломились в ее кейптаунский дом, у нее хватило мужества приехать сюда искать брата. Она верила, несмотря ни на что, что Коби — это Якобус, ее брат, ее плоть и кровь.

Моя Эмма, которой я изменил вчера ночью…

Надо было заранее все предвидеть. Я был разочарован самим собой. Мне надо было заранее разглядеть опасность, еще когда Терция сказала: «Вы много дрались, Леммер. Плохой мальчик!» Надо было понять, что в ее подсознании включилась лампочка. Женщины боятся насилия. Они его ненавидят. И тем не менее почти всех их тянет к сильным мужчинам, которые способны физически доказать другим самцам свою способность к продолжению рода, защитить от опасности свою женщину и ее потомство. В Моне тоже это было. Когда мое дело слушалось в суде, пара женщин являлась каждый день послушать. Они сидели и глазели на меня, они жадно ловили все подробности описания той драки.

И Терция. Саша.

Не надо было брать ее брелок с ключами в виде дельфина. Надо было думать головой, а не другим местом; надо было лучше представить себе ее жизнь, ее слабости, ее намеренный самообман с помощью астрологии и единорогов. Ее фантазии бросались в глаза. Они отлично сочетались с моими воззрениями на жизнь: от действительности не убежишь, и ее невозможно отрицать. Мне надо было заранее знать, что я не сумею устоять перед ней. Что она обязательно меня соблазнит.

Для меня, как и для многих мужчин, такая возможность забыть о всякой сдержанности в постели — самая несбыточная мечта, самая яркая фантазия: заполучить женщину, которая кричит от удовольствия и лягается, как дикая лошадь, чьи глаза ничего не скрывают, которая хочет еще и не просит, а берет свое и дарит себя.

Терция захотела меня, потому что я не слишком ею заинтересовался. Благодаря мне она лишний раз утвердилась в своей способности соблазнять. Она уверена в своих женских чарах, несмотря на то что ей требуется все больше времени, чтобы поддерживать в форме свое красивое, цветущее тело. Совсем как моя мать. Может быть, для Терции секс с незнакомцами — еще один способ избавиться от скуки повседневности. Может быть, ей просто захотелось, чтобы в новогоднюю ночь ее кто-то обнимал. Или ее просто потянуло к источнику опасности — наемнику, военному советнику или контрабандисту?

Я вспоминал, как она стояла на пороге моей комнаты, выставив напоказ голые груди и бедра, и думал: когда я понял, что именно так все и будет? Скоро ли я понял, что в конце концов встану и пойду к ней? Как долго моя нерешительность была просто борьбой с собственной совестью? Я знал, что хочу ее; я изголодался. Изголодался по удовольствиям, по несдержанности. Кроме того, мне и самому хотелось сбросить напряжение и злость, на ком-то выместить их. Я бесился из-за недоступности Эммы, из-за моей собственной слабости, предсказуемости и беспомощности. Леммер и Саша. В противоположность Мартину и Терции. В определенном смысле мы с ней — одного поля ягоды; мы спаривались на ее громадной постели, как животные. Больше всего мне запомнилась жара. Жаркая ночь, жар ее тела, жар ее лона, жар моей страсти и ее желания. Она громко кричала от благодарности и удовольствия и снова и снова благоговейно повторяла: «О боже! О боже, о боже!»

Мелькнувший у ворот свет прервал ход моей мысли. Я вздрогнул и снова окунулся в темную ночь, лес и в первую падающую костяшку домино.

Я взял «глок», лег на живот и стал наблюдать.

Кто-то вышел из машины, похожей на пикап, и открыл ворота. Было слишком далеко, и я не мог разглядеть лица.

Пикап заехал в открытые ворота, ярко включив фары, и остановился, выжидая, пока тот, кто открыл ворота, закроет их и сядет в машину. Потом пикап поехал по дорожке.

Я отворачивался от яркого света, стараясь сохранить способность видеть в темноте, но мне нужно было узнать, кто сидит в пикапе.

Такого я от них не ожидал. Я ожидал всякого, но только не прямого нападения. Можно сказать, наглого нападения.

Где-то неподалеку должны быть и другие, а пикап, наверное, приманка, призванная отвлечь мое внимание. Остальные прячутся во мраке в темной одежде, в вязаных шлемах на головах, с приборами ночного видения и снайперскими винтовками. Я отвернулся от пикапа, выискивая в темноте прячущихся стрелков. Пусть пикап подъедет к пустому дому — они там ничего не найдут.

Пикап приближался. В салоне было темно. Я метнул на него быстрый взгляд. Невозможно разглядеть тех, кто сидит внутри. Они проехали по туннелю, образованному деревьями; свет мелькал в переплетении ветвей.

Остальные подойдут не через ворота. Они перелезут ограду — наверное, дальше к востоку или к западу. Через пять, десять, пятнадцать минут. А мне остается только тихо ждать. Я глянул на зеленый фосфоресцирующий циферблат наручных часов. 20:38. Почему они явились так рано? Почему не подождать до предрассветного часа, когда я буду бороться со сном?

Подозревали ли они, что я один? Неужели эти ночные охотники настолько уверены, что их жертва ничего не подозревает?

Взревел мотор пикапа — и вдруг все стало тихо. Должно быть, они остановились у дома. Не ходи на них смотреть, не беспокойся из-за них, сиди и жди. Жди, пока они явятся сами.

Я издали слышал, как они кричат, стоя рядом с домом.

— Леммер! — И потом протяжнее: — Лем-ме-е-р!

Они звали три раза. Потом все стихло.

20:43. Ничего, кроме обычных ночных шорохов и звуков.

Глаза снова привыкли к темноте. Я медленно посмотрел вперед себя, вверх и вниз, сдерживая дыхание, чтобы было лучше слышно.