и погрузиться в крепчайший сон уже без всяких сновидений...

Ровно в пять в мирный сон градчанских обитателей врывался отвратительный скрежет — это внизу, в Праге, у Богемского театра, визжа на рельсах, поворачивала электрическая конка.

Императорский лейб-медик настолько привык к этому, не совсем любезному, проявлению жизни презренного «света», что

просто не замечал его; напротив, сегодняшнее противоестественное его отсутствие заставило господина Флугбайля беспокойно заерзать в постели.

«Должно быть, у них там что-то стряслось», — всплыло в его сонном сознании нечто вроде логического умозаключения, и тотчас нахлынула целая лавина смутных воспоминаний последних дней.

Еще вчера, чаще обычного заглядывая в свой телескоп, он обратил внимание на переполненные людьми улицы; даже на мостах царила невиданная толчея, непрекращавшиеся приветственные крики «Slava» и «Nazdar»[19] достигали его окон, растягиваясь в какое-то идиотское «ха-ха-ха-ха». Вечером над холмом на северо-востоке Праги стал виден огромный транспарант с изображением Жижки, в свете бесчисленных факелов казавшийся белесым инфернальным миражем. Ничего подобного не случалось с самого начала войны.

Господин императорский лейб-медик, разумеется, не удостоил бы все это безобразие своим вниманием, если б еще раньше до его ушей не доходили странные слухи: будто Жижка восстал из мертвых и теперь его, живого, во плоти, встречали там и сям в ночных переулках (экономка лейб-медика пребывала по сему поводу в чрезвычайном возбуждении: непрерывно клялась и божилась, давая на отсечение сразу обе руки).

И хотя из своего долгого опыта Флугбайль хорошо знал, что пражские фанатики склонны любую, пусть даже совершенно невероятную, небылицу пересказывать до тех пор, пока сами не начинают в нее верить, приводя в немалое смятение простой люд, однако даже он изумился, как такая сумасбродная мысль могла получить распространение.

А потому неудивительно, что он в полусне объяснил отсутствие привычного скрежета конки начинающимися беспорядками — и с полным на то основанием, так как Прага вновь находилась под знаком кровавого бунта.

Спустя несколько часов в его блаженную дремоту проникла рука — нечто похожее случилось в свое время на пиру Валтасара, — правда, принадлежала она на сей раз камердинеру Ладиславу и ничего страшного не написала (может быть, даже и писать не умела), зато вручила визитную карточку, на которой можно было прочесть следующее:

СТЕФАН БРАБЕЦ

приватный концессионный орган.

Услуги по поддержанию общественной безопасности

и деликатнейшему надзору за супружеской жизнью.

Разыщем внебрачных детей и злостных неплательщиков налогов.

Учет векселей и продажа домов. Любую пропавшую собаку

возвращаем с гарантией опознания.

!Бесчисленные благодарности!

«Вальпургиева ночь», — прошептал императорский лейб-медик, совершенно серьезно воображая себя все еще спящим.

   — И что угодно этому визитеру? — спросил он подчеркнуто громким голосом.

   — Кто его знает, — последовал лаконичный ответ.

   — Как он, по крайней мере, выглядит?

   — Когда как.

   — То есть?

   — Да ведь Стефан Брабец переодевается каждые пять минут. Не любит, когда его узнают.

Господин императорский лейб-медик на минуту задумался.

— Хорошо, пусть войдет.

В дверях энергично откашлялись, и мимо слуги в комнату бесшумно прошмыгнул на каучуковых подошвах какой-то человек: косой на оба глаза, на носу приклеенная бородавка, грудь в жестяных орденах... Каким-то особо услужливым жестом держа в руках с манерно оттопыренными мизинцами папку и потрепанное канотье, субъект церемонно склонил набриолиненную голову, и на лейб-медика обрушилась лавина лакейского красноречия...

   — А посему и позволил себе засвидетельствовать вам, экселенц, имперско-королевский лейб-медик-с, мое всеподданнейшее почтение-с, — закончил свое нелепо пышное приветствие посетитель.

   — Что вам угодно? — строго спросил Пингвин и грубо похлопал себя под одеялом по одному месту.

Шпик уже открыл было рот, собираясь снова рассыпаться в любезностях, но был резко одернут:

   — Что вам угодно, хотел бы я наконец знать!

   — Речь — пардон — идет о всемилостивейшей госпоже кон-тессе-с. Натурально, экселенц, ве-есьма достойная дама. Нет-с, ничего не хочу сказать! Упаси Боже!

   — Что еще за контесса? — спросил удивленный лейб-медик.

— Ну... экселенц, конечно, знают-с...

Флугбайль промолчал: чувство такта не позволило ему настаивать на уточнении имени.

   — Гм. Нет. Не знаю никакой контессы.

   — Тогда-с пардон, нет так нет-с, экселенц.

   — Гм. Н-да. Впрочем, при чем здесь я?

Детектив подобострастно, по-птичьи, присел на краешек кресла; теребя свою шляпу и сладенько усмехаясь, он некоторое время застенчиво косился на потолок, потом вдруг разговорился:

   — Я, конечно, очень извиняюсь, экселенц, только, осмелюсь доложить, фрейлейн контесса пре-ельстительнейшая юная особа, да еще при таких, пардон, нежных формах. Неж-ней-ших-с!.. И ведь жаль, до слез жаль, столь благородная юная дама, а амуры крутит с таким оборванцем, как Вондрейк, у которого ни гроша за душой... Ну вот-с. В их домик сиятельнейший имперско-королевский лейб-медик ча-астенько изволят загля-дывать-с... А в домике было б много комфортней... Впрочем, если этот не подходит, так я другой знаю — в каждой комнат-ке-с по о-со-бо-му выходу. К вашим услугам-с...

   — Не интересуюсь. Замолчите! — вспылил Пингвин, но тут же примирительно снизил тон — он бы охотно узнал дальнейшее. — У меня нет применения... гм... такому предмету.

   — Итак, пардон; нет так нет-с, экселенц! — разочарованно выдохнул «приватный орган». — Я только подумал... Жа-аль! Стоило мне только шепнуть госпоже контессе — я ведь, осмелюсь доложить, кое-что о ней знаю-с. Вот я сразу и подумал, может быть, экселенцу... — уже довольно язвительно продолжал господин Брабец, — не понадобится больше ходить... к Богемской Лизе. Н-да-с...

Тут господин императорский лейб-медик изрядно струхнул, в первую минуту даже не нашелся, что и ответить.

— Да неужто вы думаете, что я за «этим» ходил к старухе? Вы с ума сошли!

Детектив поднял руки:

— Помилуйте, я — и думать тако-ое? Слово чести! — Тут он забыл про свое косоглазие и выжидающе посмотрел в упор на императорского лейб-медика. — Само собой разумеется, экселенц имели другие... известные причины... н-да-с... для визита, пардон, к Богемской Лизе. Ну-с, я, собственно, затем и пришел! Н-да-с, другие причины-с...

Пингвин с любопытством приподнялся на своем ложе:

— И какие же?

Скромно потупив взор, Брабец пожал плечами:

   — Меня кормит моя, пардон, деликатность-с. Не осмелюсь впрямую утверждать, что экселенц замешаны в заговоре, имеющем какое-то отношение к Лизе, хотя-с...

   — Что «хотя-с»?..

   — Хотя-с теперь ве-есьма видные господа находятся под подозрением в высочайшей измене. Н-да-с.

Господин императорский лейб-медик решил, что ослышался.

   — Высочайшая измена?

   — Помилуйте, экселенц: под подозрением... н-да-с. Под по-до-зре-нием-с! — А так как лейб-медик явно не понял, шпик, грустно уставившись на свои плоские ступни, выразился яснее: — Но и одного подозрения, смею вас уверить, пре-достаточ-но. К сожалению-с! Ну-с, моим законным долгом было бы верноподданнически дать знать в известное место... Н-да-с... Ведь у меня