и православию. Маркс писал о России, я вам уже говорила, что она выросла в «кровавом болоте монгольского рабства». А вот Запад — это «суровое мужание тевтонского духа». Энгельс называет славянство «ничтожным мусором истории». А Россию и православную Россию — главным врагом.

Поэтому в стране победившего марксизма никогда не было полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. Было просто «собрание». Часть работ невозможно было опубликовать, чтобы не подвергать сознание советских людей раздвоению. Они просто презирали русский народ, русскую православную культуру. Тем не менее признаю, что Маркс и его теория, экономическое объяснение истории, безусловно, было огромным вкладом в мировую науку…

— Да Бог с ним. Что с интеллигенцией?

— Интеллигенция — в разные этапы разная. Пушкин в незаконченных заметках «Рославлев» пишет об одном кружке: молодежь уничижительно сравнивала Россию все время с Францией. А патриоты ничего в ответ толком не могли сказать. Пушкин заключает: «Общество было довольно гадко». Но когда Наполеон пошел на Россию, то уже такой патриотический подъем начался! Не надо говорить, что у нас русская история вообще безгрешна, на нее надо просто молиться. Полно страниц, которые невозможно без боли читать.

Но почему-то французы своих извергов не презирают. Ни про одного короля, самого страшного мракобеса или революционера никогда вы не увидите на страницах учебников обличения. Французская революция по числу жертв на душу населения, а население Франции чуть превышало 26 миллионов человек, до сих пор не превзойдена. Они бросали в Бретани, когда подавляли ее, младенцев под копыта коней, вырезали семьи, «чтобы истребить их всех с их отродьем». Гильотину придумали. Да, они перестали славить эти страницы своей истории, но никто никогда их не обличает, не топчет.

Только нам, русским, свойственно до сих пор спорить, кто такой Иоанн Грозный. Как же, у него была опричнина! А Екатерина Медичи, которая за одну ночь зарезала в три или в десять раз больше, чем Иоанн Грозный за тридцать лет своей якобы диктатуры и царствования? Да еще он каждый вечер перед иконой отмаливал грехи… А Генрих VIII, обезглавивший Бог знает сколько…

— …жен.

— Не только жен. Томаса Мора, известного больше как гуманиста. Кстати, обезглавили не за то, что он был гуманистом. А когда Генрих VIII отделился от католической церкви, создал новую, объявил себя главой церкви вместо Иисуса Христа. Томас Мор не признал авторитет короля выше авторитета Бога. И поплатился за это как христианин. Так что на Западе никто не презирает собственную историю, не пишет в учебниках уничижительно.

Можете себе представить, если бы французские историки во всех учебниках писали о позорном вишистском правительстве, без конца топтали свою историю, гильотину…

— Но это же лицемерие.

— И да и нет. Хотя французский народ много раз даже могилу маршала Петена осквернял. Но никто не пишет, не внушает, какой это позор, берегут достоинство нации. Там много разных учебников, но они в основном интерпретируют события одинаково. Разница — в стиле изложения. Для сельской школы, где дети не среди книг рождаются, естественно, у них эрудиции нет, они меньше читают, там материал попроще изложен. Но нет такой разницы в оценках, как у нас сегодня.

— Вы говорите про некую систему преподавания истории?

— Историческое образование — это важнейший элемент.

— А я про то, почему у нас за столетия сложился целый класс, который является оппонентом государству. Любому государству.

— Ну да, фига в кармане всегда.

— Почему? Что такого плохого либо в нас, либо в государстве?

— Это гордыня… плюс свойство нации. Мы очень пламенные, мы склонны переносить наши мировоззренческие суждения даже на оппонента. Нигде на Западе нет такой личной ненависти оппонентов друг к другу. Они воркуют на приемах с бокалом в руке, а потом голосуют за разные партии.

— У нас не так, что ли?

— Нет! Я помню 90-е годы. Читатели газеты «Завтра» ни за что на свете не сядут в один президиум с читателями «Известий». Это враги. Я на себе испытывала ненависть людей, которые меня никогда в жизни не видели и не знают меня в личном плане. Это наше свойство. Эта пламенность, эта нетерпимость. Нам свойственно сначала романтизировать, наделять небесными чертами какого-нибудь лидера, на которого мы возлагаем надежды. А потом, когда наступает естественное разочарование, потому что он не Бог, что-то сделал, а что-то недоделал, мы ниспровергаем его, начинаем топтать. На Западе этого нет.

— Это вы буквально украинцев описываете…

— А что удивительного? Мы же сами из трех частей православных россов, я так называю украинцев, белорусов и великороссов.

— Россия, Украина и Белоруссия — «племен славянских три богатыря», как пела Жанна Бичевская.

— Белорусы — самые спокойные. Хотя мы видим, что бывает и у них иногда… Но все равно это не сравнить с нами. Хотя мы — так… А украинцы — самые вспыльчивые.

— И неврастеничные.

— Истеричные. Чуть что — с кулаками…

— Мы цельная нация — русские, белорусы и украинцы?

— Для меня украинцы не чужие. И белорусы. Я их считаю братьями. Но семья брата — это все-таки не твоя личная семья.

Я считаю, что в огромной нации, а о нас можно говорить как о меганации, есть внутри сохраняющие индивидуальные особенности нации. Нация наций — вот так скажем. Это наша общность, мы восточные славяне, общая родина — Киевская Русь. И мы каждый имеем определенные качества, которые дополняют друг друга. И общую историю.

— Чего бы вы добавили в нас от украинцев?

— Фольклор и песни. Такая красота! Об украинской песне Гоголь писал потрясающе. Что ни украинец, то музыкант. Кстати, они сохранились лучше. Большевизм прошелся больше по Москве, по Петербургу. Питер вообще — такой петровский, менее русский. Хотя не надо строить непроходимые пропасти между послепетровской Россией и допетровской. Ничего подобного. Пореформенная Германия и Германия до Реформации, описанная в «Фаусте», больше отличаются друг от друга.

— А в украинцев что бы вы от русских добавили?

— Чуть больше терпимости и спокойствия. Хотя мы тоже неспокойные.

— Идеально-то белорусы?

— Вы знаете, в социологии есть понятие «средний американец», «средний немец». Отсутствует понятие — и никогда его не было — «средний русский». У нас в каждой семье славянофил и западник, аскет и обжора, жизнелюб, раззява, неряха и педант. Мы все делаем, как хотим. Мы идем в отпуск и в январе, и в апреле, и в августе, и в сентябре. Французы все строем на обед, в одно и то же время, и в отпуск обязательно во второй половине июля. Все закрывается, а аптеки иногда в виде благодеяния «даже» (!) по субботам открываются на несколько часов.

— Вы