Мы молча смотрели друг на друга. Я был поражен. Мое осознание стало необычайно острым, никогда прежде я не испытывал подобного чувства.

– Красивое имя, – только и смог сказать я, желая сказать больше.

Мягкое и протяжное произношение испанских гласных делало ее имя текучим и звонким, особенно «и». Имя не было редким, просто я никогда не встречал никого, кто был бы самой сущностью своего имени. Стоявшая передо мной женщина подходила к этому имени, как будто его придумали специально для нее или как если бы она сама подобрала себе личность под это имя.

Внешне она выглядела копией Нелиды, разве что казалась более уверенной в себе, более могущественной. Она была довольно высокой и худощавой, с оливковым оттенком кожи, как у жителей Средиземноморья. Испанка или, может быть, француженка. Она была немолода, но без всяких следов увядания. Ее тело казалось гибким и подтянутым. Длинные ноги, угловатые черты лица, маленький рот, красивой формы нос, темные глаза и светлые волосы. Никаких складок, никаких морщин на лице. Она выглядела так, как будто притворялась старой.

Когда я впоследствии вспоминал об этой встрече, мне пришло в голову нечто совершенно постороннее, но уместное здесь. Однажды я видел в газете двадцатилетней давности фотографию молодой голливудской актрисы, снятой в роли женщины на двадцать лет старше ее. Рядом с этим снимком была помещена фотография нынешнего лица актрисы после двадцати лет нелегкой жизни. Флоринда напоминала первую фотографию этой актрисы – молодую женщину, игравшую роль пожилой.

– Ну и что мы имеем, – сказала она, осматривая меня. – Судя по твоему виду, негусто. Мягкий. Индульгирующий до мозга костей, вне всякого сомнения.

Ее прямота напомнила мне дона Хуана, так же как и внутренняя жизнь ее глаз. Вспоминая о встречах с доном Хуаном на протяжении всех этих лет, я не могу вспомнить ни единого случая, когда бы его глаза выглядели напряженными. В них нельзя было заметить никакого возбуждения. Это не значит, что глаза его были красивы внешне. Я видел немало красивых глаз, о которых, тем не менее, нечего было сказать, кроме того, что они красивы. Глаза же Флоринды, как и глаза дона Хуана, вызывали у меня ощущение, что они были свидетелями всего, чему только можно быть свидетелями; они были умиротворенными, но не безразличными. Казалось, что ее природный темперамент был как бы упрятан внутрь, со временем превратившись во что-то такое, что я мог бы назвать только внутренней жизнью.

Флоринда провела меня через жилую комнату дальше, на крытую веранду. Мы сели в удобные мягкие кресла. Ее глаза, казалось, что-то искали на моем лице.

– Знаешь ли ты, кто я и что я должна для тебя сделать? – спросила она.

Я сказал, что все, что мне известно об этом, не выходит за рамки сказанного мне доном Хуаном. Обращаясь к ней, я назвал ее доньей Флориндой.

– Не называй меня доньей Флориндой, – сказала она с детским жестом неудовольствия и раздражения. – Я еще не настолько стара и даже не настолько респектабельна.

Я поинтересовался, как же мне к ней обращаться.

– Можно просто Флоринда. Относительно того, кто я такая, могу рассказать тебе прямо сейчас – я женский воин, знающий секреты сталкинга. А относительно того, что я должна буду для тебя сделать, могу сказать – я намерена научить тебя первым семи принципам сталкинга, первым трем правилам для сталкеров и первым трем маневрам сталкинга.

Затем она добавила, что для каждого воина является нормальным все забывать, когда взаимодействия осуществляются на левой стороне, и что требуются годы, чтобы потом возвратиться к тому, чему она собирается меня научить. Она сказала, что ее инструктаж – только начало, но что когда-нибудь она закончит мое обучение, но уже при других обстоятельствах.

Я спросил, не будет ли она возражать, если я начну задавать вопросы.

– Делай что хочешь, – сказала она. – Все, что мне от тебя требуется, – твое согласие на практику. В конце концов, тебе известно все, что мы собираемся обсуждать. Твоим недостатком является неуверенность в себе и то, что ты не хочешь признавать свое знание Силой. Нагваль, будучи мужчиной, слишком подавлял тебя. Ты не можешь действовать самостоятельно. Только женщина может освободить тебя от этого.

Начну с того, что расскажу тебе историю своей жизни, и по ходу дела тебе многое станет ясно. Мне придется рассказывать по частям, поэтому ты будешь приходить сюда довольно часто.

Ее явное желание поведать мне свою биографию поразило меня как не соответствующее сдержанности всех остальных относительно своей личной жизни. После многих лет общения с ними я безоговорочно перенял у них это правило, и теперь ее добровольное желание поделиться со мной интимными подробностями ее жизненных странствий было совершенно мне непонятно. Такое заявление сразу же насторожило меня.

– Прости, – сказал я, – неужели ты действительно собираешься рассказать мне свою личную историю?

– А почему бы и нет? – ответила она вопросом на вопрос.

Я разразился длинным обстоятельным пояснением на тему того, что дон Хуан говорил мне об обволакивающей силе личной истории и о том, что каждому воину необходимо стереть ее. Сказал и то, что он запретил мне когда-либо говорить о моей жизни.

Она звонко расхохоталась, как будто я ее чем-то обрадовал.

– Это относится только к мужчинам, – сказала она. – Не-делание твоей личной жизни состоит в рассказывании бесконечных историй, в которых нет ни одного слова о тебе реальном. Видишь ли, быть мужчиной означает иметь за спиной солидную историю. У тебя есть семья, друзья, знакомые, и у каждого из них есть определенное представление о тебе. Быть мужчиной означает, что ты должен отчитываться, ты не можешь исчезнуть так просто. Для того чтобы исчезнуть, тебе понадобилась уйма труда. Мой случай иной. Я женщина, и это дает мне замечательное преимущество. Мне не надо отчитываться. Известно ли тебе, что женщинам не надо отчитываться?

– Я не знаю, что ты имеешь в виду под необходимостью отчитываться.

– Я хочу сказать, что женщина может легко исчезнуть, – сказала она. – Во всяком случае женщина может выйти замуж, она принадлежит мужу. В семье, где много детей, дочерей обычно рано сбрасывают со счетов, никто не рассчитывает на них, и есть шансы, что какая-нибудь из них исчезнет, не оставив следа. Их исчезновение воспринимается легко. Сын же, с другой стороны, – это некто, на кого делается ставка. Сыну не так легко ускользнуть. И даже если он это сделает, он оставит после себя следы. Сын чувствует вину за свое исчезновение, дочь – нет.

Когда Нагваль учил тебя держать язык за зубами относительно твоей личной жизни, он хотел помочь тебе преодолеть чувство, будто ты плохо поступил по отношению к своей семье и друзьям, которые так или иначе рассчитывали на тебя. После