до десяти тысяч человек, и чтобы содержать ее, он повысил налоги на вино, на соль и на товары бродячих торговцев.

В это время его заботило, что у него мало оружия, и он видел, что придется сделать одно из двух: либо достать ружья хитростью, либо победить какого-нибудь военачальника и захватить у него оружие и патроны. Ружья было очень трудно достать, их привозили из чужих стран, и Ван Тигр не подумал об этом, когда выбрал себе область внутри страны. Он не владел ни одним портом на побережье, а все порты охранялись, и нечего было надеяться провезти оружие контрабандой. Кроме того, он не знал никакого иностранного языка, не знали языков и бывшие при нем люди, и ему трудно было бы сговориться с иноземными купцами, и он думал, что в конце концов придется дать кому-нибудь небольшое сражение, потому что многим из его солдат не хватало ружей.

Как-то ночью он рассказал об этом своей жене, она сразу оживилась и принялась обдумывать, хотя часто оставалась равнодушной и не обращала на него никакого внимания. Теперь же, подумавши немного, она сказала:

– Ты говорил, что у тебя есть брат купец?

– Да, есть, – отвечал Ван Тигр в изумлении, – но ведь он торгует зерном, а не оружием.

– Ты ничего не понимаешь! – крикнула она нетерпеливо и властно, по своему обыкновению. – Если он купец и ведет дела с побережьем, он может купить ружья и провезти их контрабандой вместе со своими товарами. Я не знаю как, но сделать это можно.

Ван Тигр долго над этим думал, и снова ему показалось, что она очень умная женщина, и он сделал все по ее слову. На следующий день он позвал к себе рябого племянника, который очень вытянулся за этот год, – юноша неотлучно был при нем, выполняя разного рода поручения, когда было нужно, – и сказал ему:

– Поезжай к отцу и скажи, что ты приехал погостить, – и ничего больше. А когда останешься с ним наедине, передай ему, что мне нужно три тысячи ружей и что без них мне приходится очень трудно. Люди растут везде, но не ружья для них, а солдаты для меня бесполезны, если у каждого не будет по ружью. Скажи ему, что если он купец и ведет дела на побережье, то может что-нибудь для меня придумать. Я посылаю тебя, потому что дело это нужно сохранить в тайне, а ты мне родной по крови.

Юноша был рад тому, что едет, охотно обещал хранить тайну и гордился таким поручением. И Ван Тигр выжидал снова, однако продолжал набирать людей под свое знамя, но принимал их с разбором, испытывая каждого, не боится ли он умереть.

XVIII

Юноша ехал окольными путями домой через поля. Он снял солдатское платье и оделся как крестьянский сын, и в этой грубой синей одежде, с загорелым и рябым лицом, он казался не чем иным, как крестьянским парнем и достойным внуком Ван Луна. Он ехал на старом белом осле, подложив рваную куртку вместо седла, и иной раз, чтобы подогнать осла, колотил его босыми пятками по брюху. Он ехал, и его часто клонило ко сну под жарким, летним солнцем, и, глядя на него, никому не пришло бы в голову, что он едет с поручением, которое должно принести три тысячи ружей в эту мирную страну. Просыпаясь, он запевал песню про солдат и войну, потому что любил петь, и крестьяне, работавшие в поле, поднимали головы и с беспокойством вглядывались в него и долго смотрели вслед юноше, а один раз какой-то крестьянин крикнул ему:

– Будь ты проклят со своей солдатской песней! Хочешь, что ли, опять накликать на нас этих черных воронов?

Но юноша был весел и беззаботен и поплевывал в дорожную пыль, чтобы показать, что это не его забота и что он будет по-прежнему петь, если ему захочется. По правде говоря, он и не знал других песен, кроме солдатских, так как долго прожил среди отважных бойцов, а нельзя ожидать, чтобы солдаты пели те же песни, что и крестьяне среди своих мирных полей.

На третьи сутки в полдень он подъехал к дому и, сойдя с осла там, где от главной улицы начинается переулок, увидел своего двоюродного брата, который слонялся без дела. Он подавил зевок, разглядывая рябого, и вместо приветствия спросил:

– А ты все еще не генерал?

И Рябой возразил быстро и метко:

– Хоть не генерал, да по крайней мере получил первую степень!

Он издевался над двоюродным братом, так как всем и каждому было известно, что Ван Старший и жена его только о том и говорили, что сделают этого сына ученым, что в следующем месяце он поедет на экзамены в такой-то город и получит первую ученую степень. Но время шло, кончался один год и начинался другой, а он никуда не уезжал. Рябой знал, что и сейчас двоюродный брат его собирается не в школу, а в какой-нибудь чайный дом, и, должно быть, только что лениво поднялся с постели, проведя где-нибудь ночь. А сын Вана Помещика держался небрежно и презрительно и, оглядев двоюродного брата, сказал:

– Однако твое генеральство не принесло тебе даже шелкового халата!

И он пошел дальше, не дожидаясь ответа, раскачиваясь на ходу так, что его шелковый халат, цвета зеленой ивы, только что покрывшейся листьями, колыхался в такт его гордой походке. А Рябой ухмыльнулся и, показав язык вслед двоюродному брату, подошел к дверям своего дома.

Войдя во двор, он увидел, что все там оставалось по-старому. Было обеденное время, дверь в дом стояла открытой, и он увидел, что отец сидит один за столом, а дети бегают по всему дому и, как всегда, едят на ходу; мать стоит в дверях – и, поднеся чашку к губам, запихивает еду в рот палочками, жует и болтает с соседкой, которая зашла попросить чего-то взаймы, о том, что кошка стащила сегодня ночью соленую рыбу, хотя она была подвешена высоко к балке. Завидев сына, она крикнула ему:

– Ну, ты попал как раз к обеду, лучше и придумать нельзя! – и продолжала болтать по-прежнему.

Юноша ухмыльнулся, но ничего не ответил, только поздоровался с ней и вошел в дом; отец кивнул ему, слегка удивленно, а сын почтительно поздоровался с ним, а потом разыскал себе чашку и, взяв стоявшего на столе кушанья, отошел в сторонку и сел на свое место боком, как подобает сидеть сыновьям в присутствии родителей.

Когда они поели,