– Георгий Петрович, отчего вы так рассердились? – промямлил Тито. – Я лишь хотел…

Амир схватил одной рукой парня за серую черкеску и поднял его вверх. Амир был так высок, что Тито невольно встал на носочки.

– Знаю, что ты хотел! – процедил уже в бешенстве Асатиани. – Знаешь, что с такими, как ты, делают в горах? Сначала пускают по кругу в пару дюжин джигитов, а потом шашками разрубают от причиндал до самого горла.

– Я не подумал, что делаю, Георгий Петрович, не гневайтесь, – промямлил испуганно парень.

– Впредь думай. Я тебе не извращенный слизняк, как Серго. И твоя бритая морда, как у девицы, совершенно не впечатляет меня. Запомнил?!

– Да, – угодливо кивнул юноша.

– Ты здесь для того, чтобы соблазнить и очаровать Серго Левановича, – уже спокойнее заметил Амир тихо, опуская парня на ноги. – Ты понял? Если сможешь отвлечь его от невесты и сделаешь так, что князь станет твоим любовником, денег тебе дам, как и обещал. А если нет, прирежу, как шакала. У меня уже давно руки чешутся.

– Я все понял, понял, Георгий Петрович, не надо повторять! – выпалил уже истерично Тито.

– Убирайся, – выплюнул Амир и отпустил парня.

Тито, как побитая собака, схватив список, который так и лежал на столе, устремился к двери.

Оставшись один, Амир тяжело бухнулся обратно в кресло и, опустив голову на грудь, тяжко вздохнул. Вот уже неделю он избегал Софико. Эта девчонка в прошлый раз вновь смертельно оскорбила его, нагло заявив, что он некий развратник, и сбежала от него. Он прекрасно знал, что ни одна женщина в их краях никогда бы не посмела так вести себя с ним. Даже самая стойкая и холодная уже бы давно сдалась на его милость, позволив ему увести себя в свой дом.

Но эта русская нахалка, видимо, считала, что именно она имеет право выбирать себе мужчину, а не мужчина ее. И оттого она отталкивала его, вбив в свою хорошенькую головку, что Серго ей подходит больше. Но Амир-то знал, что Серго никогда не оценит ее по достоинству и по красоте. Ибо только он, Амир, мог сделать ее счастливой и показать, как она желанна. Но она совсем не хотела иметь с ним ничего общего и совершенно не желала отвечать на его страсть. Всю эту неделю она тоже избегала его. Он это очень хорошо видел. Да и он, обидевшись, даже не здоровался с ней. Обстоятельства были таковы, что Амир теперь должен был бороться за Софико не с соперником Серго, а именно с ней самой. Именно с ее непокорностью и холодностью. Но он не знал, как с этим бороться, ибо никогда не оказывался раньше в подобной ситуации.

Не раз у Амира возникало яростное желание зарезать эту непокорную девицу где-нибудь в темном углу за ее оскорбления, холодность и унижения, которым она подвергала его. Но едва эта мысль возникала в его воспаленном мозгу, как все его существо тревожно протестовало против этого темного действа. И внутренний голос твердил, что он сам виноват. И Софико сбежала от него в последний раз оттого, что он вел себя по отношению к ней бесцеремонно и гнусно. К тому же она была так красива и соблазнительна. Оттого уже который день подряд Амир думал о том, что ему все же надо простить Софико в своем сердце, ибо она была еще так юна и невозможно желанна. И не дело ей умирать от его кинжала.

Через неделю должна была состояться свадьба. И этого дня Амир ждал с холодным бешенством и ярым недовольством, зная, что если Софико выйдет замуж за Серго, то он уже не сможет завладеть ею безраздельно, как мечтал несколько последних недель. Это все травило и терзало его душу.

Двадцать второго числа Софья проснулась с предчувствием того, что уже завтра ее жизнь изменится.

С раннего утра в имение князя Асатиани начали съезжаться гости, приглашенные со всей Грузии на свадьбу. Родственники, друзья, многочисленные семейные пары со своими взрослыми детьми и слугами, холостые дворяне, офицерская русская знать, служившая на Кавказе, и прочие именитые гости почти весь день вереницей тянулись в усадьбу. Планировалось более полутысячи гостей.

Верико Ивлиановна в богатом темно-синем вышитом золотой нитью шелковом грузинском платье с неизменной вуалью на нижней части лица и Леван Тамазович в дорогой черкеске с драгоценными пуговицами встречали гостей. А затем перепоручали приехавших многочисленной дворни для расселения. Свадебные празднества планировались почти на неделю. Оттого многие приглашенные собирались все это время жить во дворце и других пригодных постройках усадьбы.

С широкой веранды, примыкающей к спальне, Софья пол-утра с интересом наблюдала за всеми передвижениями гостей, которые гуляли по усадьбе. Она отмечала, что почти все приглашенные были облачены в грузинские наряды. Исключение составляли лишь несколько десятков русских офицеров и чиновников, приглашенных из Тифлиса и Кутаиси. Софья стеснялась всей этой незнакомой многочисленной помпезной публики, оттого почти весь день провела в своей комнате и на веранде. К тому же девушка опасалась того, что кто-нибудь из приглашенных сможет узнать ее и разоблачить. Но все же она надеялась на то, что в этом далеком крае вряд ли кто в лицо знает Елену Дмитриевну, и уж тем более ее, бедную дворянку Замятину. Однако Софья понимала, что выйти ей все равно придется, ибо без этого не могло состояться венчание.

Только к вечеру перед общим ужином, который предполагалось устроить в большой столовой, Гиули удалось уговорить девушку выйти их комнаты, и то по настоянию Левана Тамазовича, который через своего камердинера передал распоряжение, что Елене Дмитриевне надо уважить гостей и непременно показаться внизу.

По совету Гиули Софья облачилась в ярко-алый грузинский наряд. Горничная затейливо красивыми переплетениями уложила две толстые косы Софьи и помогла закрепить небольшую шапочку на головке. Длинная белая вуаль довершала наряд Софьи. Гиули, довольно оглядев хозяйку, стоящую у зеркала, заметила:

– Вы очень похожи на грузинку, госпожа. Если бы не ваши светлые яркие глаза и необычного цвета волосы, вы бы ничем не отличались от грузинских девушек. Я думаю, гостям вы понравитесь.

– Гиули, подскажи, как мне вести себя? – попросила Софья.

– Ну как? Скромно и почтительно. Побольше молчите. Именно этому учат наших девиц.

– Да, я постараюсь. Ты пойдешь со мной? А то уж больно мне боязно одной выходить. Ведь дом