его ждал русский агент. Этот человек за деньги готов был выполнять любые, самые специфические поручения. Весь вопрос в уровне оплаты… Какое-никакое, а прикрытие на крайний случай.

– Могут быть проблемы? – спросил атлет за рулем «Жигулей».

– Вряд ли, – ответил Маккерфи, усаживаясь на заднее сиденье. – Но, как у вас говорят, береженого бог бережет.

– А небереженого конвой стережет.

– Правда? Вторую часть поговорки я не слышал.

– Велик и могуч русский язык, – хмыкнул агент, трогая машину и направляясь мимо сталинской высотки МПС в сторону трех вокзалов.

Продравшись через московские пробки, образованные из-за безобразной организации движения в Москве, через полчаса «жигуль» был на условленном месте. Машина встала на стоянке недалеко от людного оптового рынка с длинными рядами продуктовых палаток, грузовиками, с которых торговали капустой и картошкой, и бабульками с солеными огурцами.

Маккерфи не нравилось сидеть здесь у всех на виду. Он ерзал на сиденье и кидал напряженный взор на часы. Когда стрелка переползла отмеченный рубеж, он занервничал.

Жиган опоздал минут на пять. Он распахнул дверцу, кивнул ехидно:

– Салют Америке.

И плюхнулся на заднее сиденье, положив на колени желтый кожаный портфель с золотистыми застежками.

– Опаздываете, – заворчал Маккерфи.

– Да. Немецкая пунктуальность – не мой конек…

Водитель вышел из салона и оставил договаривающиеся стороны с глазу на глаз.

Жиган, выглядевший сегодня бледным и осунувшимся, но не утративший нахального выражения лица, открыл портфель. Вытащил из него увесистый пакет, протянул американцу:

– Вот. Вся аптека в одном флаконе.

Маккерфи довольно улыбнулся, взвесив его в руке, заметил:

– Тянет раза в три больше, чем в прошлый раз.

– И цена. Товар дешевеет на глазах. Демпинг! Скоро в прогаре останусь, так хорошо я к вам отношусь.

– Не обеднеете. – Маккерфи вытащил анализатор, похожий на клизму. Хоботком всосал несколько частичек вещества. На индикаторе замелькали цифры. «Елочка» вступила с наполнителем в приборе в химическую реакцию.

– Нормально. Еще одно. – Американец вытащил электронные крошечные весы, показывающие вес до миллиграмма. И остался удовлетворен.

– Товар – деньги, как писал старик Маркс, – залыбился Жиган.

– Нет проблем. – Маккерфи взял телефон. Отстучал номер. И произнес по-английски: «О’кэй, цыпленок. Мы на коне».

Как в прошлый раз, Жиган дождался сообщения от своего человека. Только это уже был другой счет. И другой человек. Хорошо иметь родственников во всем мире. В том числе и в Праге.

– Отлично, – кивнул Жиган.

– Как дальше будут развиваться наши коммерческие отношения?

– Так же.

– Вы подумали насчет передачи технологии?

– Настырные вы, янки. Нет, не пойдет.

– Смотрите. Можете обанкротиться. Подобные секреты невозможно хранить долго.

– Все возможно. Мы, русские, башковитые. И румыны тоже…

– Когда ждать следующую партию?

– Пока не знаю. Сколько нужно?

– Столько же. Рынок хорошо воспринял новшество.

– Будет. Все будет.

– Слышал, ваша знакомая погибла.

– Она всегда была сумасшедшая.

– Красивая женщина.

– Не родись красивой, родись счастливой, – небрежно отмахнулся Жиган, не испытывавший по Люде никаких сожалений.

– Это тонкое наблюдение.

– До свиданьица. Появятся лишние деньги – заглядывайте. – Жиган вышел из машины. Направился к своей «пятерке». Маккерфи не видел, как лицо бандита разительно изменилось. Напускного веселья теперь в нем не было. А бледность лица и пустой взор роднили его с зомби.

Агент вернулся в свою машину и поинтересо-вался:

– Порядок?

– Все нормально, – ответил Маккерфи.

Машина тронулась, огибая фуру с картошкой и маршрутное такси.

Через несколько кварталов Маккерфи почувствовал, что никакого порядка нет и в помине. По телу будто прокатилась холодная волна.

– Быстрее! – крикнул он.

Водитель послушно утопил педаль газа…

* * *

– Ну, началось, – сказал Кохман, глядя на скачущие цифры на экране компьютера.

Загудел накопитель. Внутри полутораметрового цилиндра синтезатора забурлило, как в животе.

– Как лаборатория алхимика, – покачал головой Кохман. – Уверен, все пройдет нормально?

– Уверен, – резко произнес Рамиров.

Процесс должен занять минимум одиннадцать часов. Раньше Рамирову помогали лаборанты. Теперь единственным помощником остался Кохман. Правда, он был специалистом высокого уровня, научным сотрудником, которому ничего не надо объяснять по сто раз и который по глупости не запорет ничего. За недолгое время совместной работы Рамиров неоднократно убеждался в высоком профессионализме напарника.

Аппаратура работала. Процесс завершится появлением сотни граммов полуфабриката «елочки». После обработки они превратятся в гору таблеток, которые дадут человеку возможность потоптаться на пороге рая, чтобы потом рухнуть вниз и не собрать костей.

– Правда, раньше в этом подвале гнали самогон? – спросил Кохман.

– Вряд ли. Водку, говорят, по бутылкам разливали.

– Что ж ни одной бутылочки, сволочи, не оставили? – причмокнул губами Кохман.

– Забыли о тебе.

– Вообще-то во всем этом есть мистический символизм. Если начал катиться по наклонной, так и докатишься до обрыва. Из «берлоги» в загаженную квартиру. Из квартиры – в разливочный цех. Дальше – только мусорный бак.

– Ты мрачно на жизнь смотришь, – нервно произнес Рамиров.

– Какая жизнь – такой и взгляд. Док, а тебе не обидно так жить?

– Нет.

– А мне обидно. Иногда хочется плюнуть в зеркало, прямо в свое изображение.

– Пить тебе надо бросать. – В голосе Рамирова появилась назидательность, свойственная работникам детской комнаты милиции и парторгам.

– Я бы ее, водку поганую, давно бросил. Да она меня не бросает.

– Так, двадцать процентов наполнения. Пошла, дорогая. – Рамиров весь засветился от счастья.

– Пошла!

– Пошла, родимая.

– Док, а тебе не все равно, что делать?

– Ты про ответственность ученого перед человечеством? – криво усмехнулся Рамиров.

– Хотя бы.

– Я не ядерную бомбу делаю. Это наркотик. Для желающих. Наркотик, который, в отличие от героина, позволяет тянуть достаточно долго. Его потребители сами выбирают свою судьбу.

– Верно.

– А что мучиться? – Голос Рамирова опять звучал нервозно. – Когда в «берлоге» по заказу военных создавали «елочку», этот вопрос не мучил – зачем?

– Я не создавал.

– Другое создавал. Что тут говорить.

– Правильно. Нечего.

– Сорок процентов. Все оборудование работает как новенькое. Мы с тобой молодцы, Леонид.

– Да уж. Интересно, во сколько обойдется новое оборудование?

– В десятка два миллионов долларов по рыночным ценам, наверное. Один синтезатор стоит, сколько реактивный самолет. И еще нигде таких не делают. Ноу-хау.

– М-да.

– Сто процентов наполнение. Пошли на следующий виток.

– Сделано. – Кохман щелкнул двумя переключателями.

Охранники играли в шеш-беш. Они готовы биться за вверенное имущество. Конечно, охрана спиртзавода – это не охрана подземной базы. Но все равно вооружены до зубов, все вокруг пристреляно. И даже сигнализация простенькая имеется.

– Основная реакция началась, – возбужденно сказал Рамиров. – Один процент… Два…

– Отлично, док…

Его прервал взрыв. И грохнула автоматная очередь. Послышался дикий крик – ужаса и боли. Который моментально захлебнулся – будто радио выключили.

Рамиров застыл. Выпучил глаза, как глубоководная рыба, которую подняли наверх. Это был шок. Для него, патологического труса, прятавшегося в подземельях от большого мира, очередная стрельба была все равно что ядерная война. Его психика грозила обрушиться, осыпаться, как старый дом, в фундамент которого заложили взрывчатку.

– Ну что, док! С новым штурмом! – хмыкнул Кохман.

Рамиров вдруг встряхнул гривой, обхватил голову руками.