врага не сражаясь — вот подлинная вершина превосходства. Тот, кто преуспел в военном деле, подчиняет чужие армии, не вступая в битву. Тогда его оружие не притупится и плоды победы можно будет удержать[161].

Эти идеи естественным образом сочетаются со стратегией ГВ, инструментами сдерживания в которой сегодня выступают доктрины принуждения и сдерживания посредством отрицания.

Эволюция стратегической стабильности

Эволюция философии стратегического ядерного сдерживания в период 1972–1990 гг. определила появление концепции «стратегической стабильности», о которой говорилось в Совместном заявлении СССР и Соединенных Штатов, принятом на встрече президентов двух стран в Вашингтоне[162]. Стратегическая стабильность определялась как «такое соотношение стратегических сил США и СССР (или состояние стратегических отношений двух держав), при котором отсутствуют стимулы для нанесения первого удара». Это будет достигнуто путем поиска договоренностей, повышающих выживаемость, устраняющих стимулы для нанесения первого ядерного удара и воплощающих соответствующую взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными средствами.

Стратегическая стабильность в годы холодной войны определялась в терминах сдерживания: отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом были стабильными настолько долго, насколько обе стороны знали, что каждая способна ответить самым серьезным образом на ядерную атаку противника.

После окончания холодной войны появились новые определения понятия «стратегическая стабильность». «Словарь военно-политических и военных терминов “Россия — НАТО”» даёт свою формулировку стратегической стабильности, определяя её как «состояние военностратегической обстановки, определяемое совокупностью военных, политических, экономических и других факторов, при котором ни одна из сторон не рассчитывает на достижение успеха в войне (военном конфликте) с применением военной силы первой»[163]. Однако это довольно статичное определение понятия, которое, на наш взгляд не позволяет прогнозировать динамику развития процесса стратегической стабильности.

Гораздо большую динамику процессу обеспечения стратегической стабильности придает формулировка, предложенная академиком РАН А.А. Кокошиным, который рассматривает стратегическую стабильность «как обеспечение политико-военных, оперативно-стратегических и военно-технических условий, минимизирующих опасность возникновения конфликтных и кризисных ситуаций, которые могли бы поставить вопрос о военных действиях с применением ядерного оружия»[164].

В целом, несмотря на то что СССР / Россия и США смогли договориться об общем толковании стратегической стабильности, советские (российские) исследователи (как в период холодной войны, так и после ее окончания) высказывали и продолжают выдвигать различные варианты собственного понимания термина.

Однако основная проблема стратегической стабильности в начале XXI в. заключается не в пестроте определений самого понятия, а связана с тем, что представления о способах и механизмах предотвращения ядерной войны, выработанные во второй половине XX столетия, перестали соответствовать изменившейся геополитической обстановке, уровню развития технологий и психологическому настрою в мире.

Сегодня академик А. Арбатов обращает внимание на необходимость обновления концепции стратегической стабильности с учетом изменившихся условий и новых угроз. По его словам, «в прежней концепции стимулы для первого ядерного удара по умолчанию понимались, во-первых, как способность нанести массированный разоружающий удар подругой стороне. Во-вторых, как упреждающий ядерный удар из страха перед разоружающей атакой оппонента. В этом был и остается фундамент стратегической стабильности»[165].

Однако, как представляется, для устойчивого фундамента сказанного оказывается недостаточно.

Во-первых, стимулом для первого ядерного удара может стать нападение с применением высокоточных обычных систем оружия против ядерных сил оппонента.

Во-вторых, существует вероятность применения ЯО с целью избежать поражения в неядерном конфликте.

И, наконец, ГВ как новая форма межгосударственного противоборства представляет собой новую, пока недостаточно изученную стратегическую угрозу, способную разрушить суверенитет государства без применения силовых средств и способов борьбы и таким образом поставить под вопрос само существование государства. Особую опасность несет кибервойна, эффективность которой сопоставима с применением ОМУ. Ряд государств и коалиций заявляют о готовности ответить на кибератаки применением кинетического оружия.

Перечисленные стратегические факторы способны спровоцировать быструю и неуправляемую эскалацию войны вплоть до обмена ядерными ударами.

Академик А. Г. Арбатов отмечает, что, «являясь одной из моделей взаимного ядерного сдерживания, стратегическая стабильность сейчас интенсивно размывается вследствие эволюции концепций и оперативных планов ядерного сдерживания, начала масштабного цикла гонки ядерных и новейших обычных вооружений»[166]. Ученый обращает внимание на двойственный характер доктрины ядерного сдерживания, который обусловлен размытостью грани между использованием ядерного сдерживания как политического инструмента предотвращения войны и практическим применением ЯО в качестве средства ведения войны.

Подобная двойственность доктрины ядерного сдерживания стала наиболее очевидной в первые два десятилетия XXI в., которые демонстрируют развитие новой холодной войны, нарастание противоборства по известным геополитическим осям: запад-восток, север-юг, но в новом качестве и в более крупных масштабах. Новое качество доктрин обусловливается достигнутым уровнем развития военной техносферы, прежде всего, техническими характеристиками ядерных и обычных вооружений и их информационно-управляющих систем и построенных на их основе новых стратегических концепций ведущих держав на фоне нарастания международной политической напряженности в Европе, на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии. Сегодня именно доктрины ядерного сдерживания превратились в решающий фактор, определяющий внешнюю политику великих держав и порождающий дестабилизирующие концепции ответно-встречного удара, ограниченной или избирательной ядерной войны, «ограничения ущерба» в ядерной войне.

Поэтому «обновленная версия сути стратегической стабильности должна подразумевать такое состояние стратегических отношений сторон, при котором устраняются стимулы для первого применения ядерного оружия»[167].

В брошюре «Армия США в многодоменных операциях 2028 года»[168] с предисловиями двух американских генералов — М. Милли {Mark Milley) и С. Таунсенда {Stephen Townsend) — содержатся важные соображения об эволюции военных конфликтов и способов сдерживания. Первый из них, назвав брошюру «первым шагом в нашей доктринальной эволюции» и заявив, что ИИ, гиперзвук, машинное обучение, нанотехнологии и робототехника приводят к фундаментальным изменениям в характере войны, указывает тех самых «равных противников» США — Россию и Китай, которые синтезируют новые технологии и «развертывают возможности для борьбы с США через несколько уровней противостояния во всех областях — космосе, киберпространстве, воздухе, море и на суше». Второй же мыслит глобально и утверждает, что противники США «стремятся достичь своих стратегических целей, не прибегая к конфликтам, путем использования многоуровневого противостояния в политической, военной и экономической сферах, чтобы отделить США от наших партнеров. Если возникнет конфликт, они будут использовать несколько уровней противостояния во всех областях — на суше, на море, в воздухе, в космосе и киберпространстве, чтобы разделить силы США и наших союзников во времени, пространстве и функциях, чтобы победить нас… и подорвать стратегическое преимущество Соединенных Штатов — величайший вызов американской безопасности, мощи и влиянию, который возникнет в XXI веке».

Все это происходит в условиях стремительной трансформации структуры мировой политики, сокращения роли и веса США, их союзников по НАТО, ЕС в мировых делах, возрастания значения стран Индо-Тихоокеанского региона и прежде всего КНР. Последняя, обойдя в 2014 г. США по объему ВВП (ППС), претендует