Я все готова отдать, только бы Алекс оглянулся, улыбнулся мне и взял за руку. Естественно, он не может этого сделать. Он быстро шагает впереди меня, спина ровная, смотрит прямо перед собой.

Я не знаю точно, сколько в «Крипте» заключенных. По прикидкам Алекса — около трех тысяч. Благодаря процедуре исцеления в Портленде практически не совершаются преступления, но время от времени совершаются кражи, акты вандализма, люди порой не подчиняются полиции. Кроме того, есть еще Сопротивление и сочувствующие. Если их не казнят сразу после задержания, то бросают гнить заживо в «Крипте».

«Крипта» также выполняет функции городской психиатрической лечебницы, и если с преступностью все в порядке, то, несмотря на процедуру, сумасшедших у нас хватает. Алекс сказал бы, что наших психов плодит процедура. И это правда — процедура, проведенная раньше срока, или ошибка во время операции могут привести к ментальным проблемам или к психическому расстройству. Плюс ко всему некоторые люди навсегда перестают быть собой. Они впадают в кататонию — сидят, смотрят в одну точку и пускают слюни. Если их родственники не в состоянии ухаживать за ними, их тоже заключают в «Крипту», где они и умирают.

В «Крипту» ведет массивная двустворчатая дверь. В небольшое окошко с пуленепробиваемыми, как я догадываюсь, стеклами, грязное и засиженное мухами, с трудом можно разглядеть длинный темный коридор и несколько мигающих лампочек под потолком. К двери скотчем прилеплено подпорченное дождем и ветром объявление: «Все посетители должны проследовать на контрольно-пропускной пункт».

Алекс на мгновение задерживается перед дверью.

— Готова? — спрашивает он, не оглядываясь.

— Да, — сдавленным голосом отвечаю я.

Запах, с которым мы сталкиваемся, войдя в «Крипту», едва не отбрасывает меня обратно за порог, назад в прошлое, в то время, когда я училась в четвертом классе. Пахнет тысячами немытых тел, помещенных в тесное пространство, и на этом фоне — едкий запах хлорки и моющих средств. И все это перекрывает запах сырости — стены в коридорах влажные, трубы текут, повсюду, во всех закутках, куда не заходят посетители, — плесень. Контрольно-пропускной пункт слева. За перегородкой из пуленепробиваемого стекла стоит стол, за столом сидит женщина-контролер в медицинской маске. Я ее понимаю.

Странно, но, когда мы подходим к КПП, женщина смотрит на нас и обращается к Алексу по имени.

— Алекс, — женщина коротко кивает и переводит взгляд на меня, — кто это?

Алекс повторяет историю об инциденте во время эвалуации. По всей видимости, он неплохо знаком с этой женщиной, потому что он дважды обращается к ней по имени, хоть на ней и нет беджика. Женщина вносит наши имена в допотопный компьютер и машет рукой в сторону контроля. С персоналом охраны Алекс тоже здоровается, как со знакомыми. Меня восхищает его самообладание. Перед металлодетектором я с огромным трудом, так трясутся руки, расстегиваю пряжку ремня. Охранники в «Крипте», кажется, раза в полтора больше обычных людей, руки у них как теннисные ракетки, а грудь широкая, как корма у лодки. И все они вооружены автоматами. Большими автоматами. Я изо всех сил стараюсь не показать, насколько мне страшно, но как оставаться спокойной, если надо практически до трусов раздеться перед здоровяками с автоматическим оружием?

Наконец контроль позади. Мы молча одеваемся. Я удивлена и даже горжусь, что смогла самостоятельно зашнуровать кроссовки.

Алекс жестом приглашает меня следовать за ним.

Стены в коридоре окрашены в тошнотворный желтый цвет. Может, дома, или в ярко освещенной детской, или в офисе желтый смотрелся бы жизнерадостно, но при свете мигающих и жужжащих флуоресцентных ламп эти заляпанные стены с грязными разводами и следами раздавленных насекомых производят гнетущее впечатление. Как широкая улыбка человека с гнилыми зубами.

— Только до пятого отделения! — кричит нам вслед один из охранников.

— Ясно, до пятого, — отзывается Алекс.

Из этого я делаю вывод, что в «Крипте» есть отделения, куда посетители не допускаются.

Я иду за Алексом по узкому коридору, потом по другому. В коридорах пусто, камер тоже не видно, но, по мере того как мы идем дальше, я все явственнее слышу странные звуки — блеяние, мычание, карканье, словно люди изображают скотный двор. Должно быть, где-то рядом психиатрическое отделение. По-прежнему никто не попадается нам на пути — ни медперсонал, ни охранники, ни пациенты, тишина такая, даже жуть берет… если не считать эти ужасные звуки, которые словно бы исходят из стен.

Мне кажется, что здесь нас никто не подслушает, и я спрашиваю Алекса:

— Откуда у тебя здесь знакомые?

— Я часто тут бываю, — отвечает он, будто это все объясняет.

Люди не «бывают» в «Крипте», это не пляж и даже не общественный туалет.

Алекс явно не собирается углубляться в подробности, и я уже готова надавить на него, но тут он шумно выдыхает и говорит:

— Здесь мой отец. Поэтому я сюда и прихожу.

Я думала, что меня ничто уже не удивит, но у Алекса получилось.

— Ты же говорил, что твой отец умер.

Алекс давно сказал мне об этом, но в детали не вдавался. «Он так и не узнал, что у него есть сын». Это все, что он мне сказал, и я решила, что отец Алекса умер до его рождения.

Плечи Алекса поднимаются и опускаются, я понимаю — это вздох.

— Так и есть, — говорит он и сворачивает в короткий коридор, который упирается в железную дверь.

На двери очередная, распечатанная на компьютере табличка: «Пожизненное». Кто-то приписал там же ручкой: «ха-ха».

— Что ты…

Я совсем запуталась, но у меня не хватает времени, чтобы сформулировать вопрос. Алекс толкает дверь и выходит наружу. Волна ветра и свежего воздуха лишает меня дара речи, я непроизвольно дышу через рот.

Мы стоим в небольшом внутреннем дворике. Со всех сторон нас окружают грязно-серые стены «Крипты». Трава здесь на удивление сочная и доходит мне почти до колен. Слева растет одинокое деревце, на его ветке щебечет птичка. Поразительно симпатичное место — садик, окруженный массивными тюремными стенами. Такое ощущение, что в эпицентре урагана вдруг возник тихий райский островок.

Алекс сделал несколько шагов к середине двора. Он стоит, склонив голову, и смотрит под ноги. Должно быть, на него тоже подействовала умиротворяющая атмосфера этого места. Небо у нас над головами становится все темнее, трава на общем мрачном фоне словно наливается электричеством, она светится изнутри. В любую секунду может разразиться гроза. Мир словно затаил дыхание и балансирует перед выдохом.

— Это здесь, — голос Алекса звучит неожиданно громко, я вздрагиваю. — Здесь мой отец.

Алекс указывает на торчащий из земли кривой осколок камня. По всему двору разбросано множество подобных камней. На первый взгляд они разбросаны как попало, но, присмотревшись, я понимаю, что их воткнули в землю с определенной целью. На некоторых камнях видны полустертые черные надписи. На одном камне мне удается прочитать «Ричард», на другом — «умер».