тот продолжил испускать все меньше и меньше вязкой желчи, слез и соплей. Позади них Беатрис присела над унитазом, ее рвало. Конор раздел Фиа и вымыл его, а затем завернул в полотенце. Беатрис, стоя на корточках, прислонилась головой к стене. Она была бескомпромиссного оттенка зеленого.

– И ты туда же? – спросил Конор.

Ее голова упала, и ее снова стошнило.

– Я положу Фиа в твою постель. Потом вернусь и приберу ванную, чтобы ты смогла помыться. Уберу постель Фиа. И гостиную. – Он отнес Фиа в комнату Беатрис и засунул его под одеяло. В отличие от комнаты Фиа, которая, несомненно, принадлежала мальчику, заставленная игрушками и увешанная его рисунками на стенах, в этой комнате не было ничего примечательного. Одеяло и простыни были белыми, кровать аккуратно заправлена. На стуле висела одежда. Ее косметика лежала в сумке для туалетных принадлежностей на комоде. Невозможно было понять, что Беатрис здесь жила. Казалось, она просто гостила проездом.

Он открыл окно в комнате Фиа и снял белье, но понятия не имел, где можно взять новое или средство для чистки ковра. Он использовал простыни, чтобы вытереть как можно больше рвоты. Потом завернул их в пододеяльник и бросил в угол. Обернулся и увидел Беатрис в халате с тазом мыльной воды и тряпкой. Она умылась: с волос все еще капало. Он увидел, как она покачнулась, и схватил ее и таз, прежде чем они оба упали. Она тоже горела от лихорадки.

Ева все шла. Ночь была теплая и светлая. Полная луна. Безветренно. Она держала телефон в руке, желая удостовериться, что будет на связи на случай, если Конор позвонит снова. Она не была уверена, что правильно помнит дорогу, но заулюлюкала, наткнувшись на ворота Харвуд-хауса. Вывеска с рекламой завтрашнего аукциона: «Дом и содержимое». Вся земля была продана много лет назад. Сорняки высотой по колено разделили длинную подъездную дорогу на две отдельные колеи. С одной стороны она видела одинаковые крыши недостроенного жилого комплекса впритык к высокой каменной стене поместья. С другой стороны был лес, где ничего не было видно за первыми двумя рядами деревьев.

Когда в прошлом году они возвращались из паба, тоже стояло полнолуние. Они пробирались сквозь лес, пугливые и слепые: визжали и спотыкались в колеях, хватались друг за друга, чтобы не упасть, а потом уже не отпускали. Ее шелковое платье ощущалось на коже как вода.

Харвуд-хаус выделялся четко и ясно на фоне ночного неба, его окна были темными и закрыты ставнями. Гравий под ногами потрескивал и хрустел. Как будто кто-то шел рядом. В задней части дома было не закрытое ставнями окно кладовой, слишком маленькое, чтобы в него мог пролезть кто-либо, кроме ребенка. Ева перетащила садовую скамейку и встала на нее, чтобы заглянуть внутрь при свете фонарика на телефоне. Пустые полки стояли вдоль стен. На столе посреди комнаты были сложены различные предметы с картонными бирками или наклейками. Числа. Три утюга: два из тяжелого металла под номерами 127 и 128 и один розово-белый паровой утюг «Кенвуд» со шнуром, спиралью спускающимся к полу, под номером 126. Кувшины, керамика и эмалированная посуда со сколами. Серебряный молочник, номер 115. Коллекция деревянных ложек, связанных веревкой, для продажи вместе.

Она отошла от дома и сделала фотографию, но связь была на одну полоску, и фото не отправлялось. «Угадай где я?»

Ее телефон зазвонил, напугав ее. Конор. Его слова то появлялись, то исчезали. Он постоянно извинялся. Беатрис слишком больна. «Что?» – сказала она. Он же говорил, что это Фиа болен. Он ей лгал? Он не приедет сегодня ночью. Она села на скамейку и обдумала все, что он сказал. Она написала: «Приезжай завтра пораньше. Аукцион в 10. Еще не поздно?»

В полночь Конор проверил Фиа и Беатрис. Они оба спали в ее постели, борясь с лихорадкой, вытянувшись по краям, ноги и руки высунуты из-под одеяла. Он сел на пол, прислонившись спиной к кровати. Приходили сообщения от Евы. Беззвучные вспышки света на экране.

– Это твой отец? – спросила Беатрис. Она лежала на боку и наблюдала за ним, ее лицо освещалось светом его телефона.

– Нет. – Он думал, что она не видит, кто ему пишет.

– Ты с кем-то встречаешься? – прошептала она. – Только влюбленные звонят так поздно.

Он выключил телефон и позволил темноте сгуститься вокруг них. Вот и черта, которую нужно пересечь. Единственный способ избежать этого – солгать.

– Я должен был встретиться кое с кем сегодня вечером. – Он не был уверен, что принял решение, а не капитулировал.

– Это Ева?

Он молчал несколько минут, обдумывая, как ответить. Кровать затряслась. Он думал, что она плачет, но нет, она смеялась. Он был полностью дезориентирован.

– Беатрис? Что? Что такое?

– Надеюсь, ты знаешь, чего она хочет, потому что она сама не знает.

Конор беспокойно спал на диване Беатрис, пока вскоре, после 5 утра, Фиа не разбудил его, пожаловавшись, что хочет пить. Лихорадка прошла, и он запрыгал, как раньше. Они вместе смотрели мультфильмы: маленькое тельце мальчика свернулось у него под мышкой. Он просмотрел сообщения от Евы. Ночью они становились все более неистовыми, злыми и умоляющими. Что происходит? Почему он с ней не разговаривает? Он ее игнорирует? Единственное, что он действительно знал о том, чего хочет Ева, – это что она хочет быть с ним.

Его позвала Беатрис, и он вошел к ней, Фиа топтался позади. Она сидела на кровати. Розовое сияние рассвета наполнило комнату. Фиа нырнул в кровать рядом с ней.

– Тебе лучше? – спросила она Фиа. Его голова закивала вверх и вниз, прижимаясь к ее груди. Беатрис сказала Конору, что он может идти. Она тоже чувствовала себя лучше. Тщательно подбирая слова в присутствии Фиа, она сказала, что надеется, что ему еще не поздно присоединиться к подруге и его выходные не будут испорчены. Он наклонился, поцеловал Фиа, затем поцеловал Беатрис, прежде чем вспомнил, что они больше так не делают. Она поблагодарила его и выразила надежду, что он хорошо проведет выходные. Должно быть, его взгляд был полон скепсиса, потому что она добавила:

– Я серьезно. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

Дверь квартиры медленно закрылась за ним. Слушая, как скрипит движущийся к нему лифт, все, чего он хотел, – это забраться в постель к Беатрис и Фиа и долго-долго спать. Но Ева ждала его, и он тоже жаждал ее увидеть. С Евой он вновь чувствовал себя собой, немного ранимым и неуверенным, но более устойчивым. С Евой он не повторил бы тех же ошибок. В